Приключения поэта в заколдованном лесу. Андрей Сергеевич Киров

ставал, то начинал снова, и этой природной анархии не было видно ни конца, ни края: Бакунин, наблюдая такое экстраординарное явление, позавидовал бы, в том смысле, что анархии у природы не занимать.

      Несмотря на то, что уже заканчивался июнь – лето, в каком, по идее-то, оно должно быть виде, совсем не чувствовалось. Прошли крезанутые мошки, исчезли злые комары, уступив место слепням- олигофренам; появились новые, ещё не пойманные ботанами на плоскогорьях высокогорных нант- обсерверов насекомые-мутанты, похожие на термитов с длинными крыльями, внезапно, как град в лунную ночь, свалившиеся на людей и животных на заре миллениума, и с остервенением кусавшие последних до волдырей на коже, как после термического ожога, несмотря на наличие жёсткого, густого шерстяного покрова на туловищах крупного рогатого домашнего скота. Поэтому, – если представить такую картину, – бурёнки бы ревели благим матом от зверств этих насекомых, особенно перед непогодой. Что даже рёв несчастных гипотетических животных был бы слышен во всех концах деревни, если здесь у более чем малочисленного населения – кто бы из них держал домашнюю скотину.

      Отцвели в саду пионы – пионеры июньских зарниц, темно- красные, карминовые и багряные тюльпаны, – эти отцвели ещё в начале месяца, – некоторые прямо в нераскрывшихся бутонах. Артёму приходилось отслаивать их вялые, недоразвитые лепестки друг от друга тупым столовым ножом, каким он намазывал на бутерброд масло – они слипались; лютики и ромашки вообще не успели высунуть робкие соцветия из мокрой земли, анютины глазки даже не смогли моргнуть парню своими глазками в знак появления – так и умерли; и всё это из-за ежедневно, на протяжении месяца льющейся с неба воды, заваленного с утра до вечера рыхлыми тучами, словно какой-то идиот распотрошил миллион старых матрасов и разбросал клочьями вату по небесной плоскости: нате, людишки, чтобы служба – земной срок вашего индивидуального бытия, – вам мёдом не казалась!

      По этой причине у Артёма – поэта, мечтателя, человека с тонкой душевной организацией, от такого атмосферного негатива частенько к вечеру настроение было на уровне средне-клинического депресняка (описанного зальцбургским врачом слесарем- психотерапевтом в 1897 году; он его ловко описал, прямо на заборе, набросав предварительный эскиз, после бутылки шнапса в одно псевдоинтеллектуальное жало), несмотря на наличие телевизора, с утра до вечера бубнившего про климатические катастрофы местного значения в других странах: наводнение в Бельгии – даже смыло половину Антверпена со знаменитой картинной галереей, спасатели не успевали цеплять с лодок баграми картины Джотто, Рубенса, Ван- Гога и других гениальных художников, сорокаградусная жара в Португалии, где высохли все фонтаны на площадях, сошедшие с гор сели в Чехии и Польше, чуть не смывшие Краков и Карловы Вары, и особенно пивной завод в Пльзени, массовый мордобой на Украине, охвативший 127 городов и более тысячи хуторов и посёлков, государственный переворот в Парагвае, пробуждение вулкана Этна, он так внезапно пробудился, начал чихать и кашлять, что даже не смогли предсказать его пробуждение эти шарлатаны и обманщики – астрологи и метеорологи, траффик афганского героина через бывшие советские республики в Азии, которые к нам примыкали во времена оно, и американского президента, готовящего под шумок, неразбериху и хаос на валютно- финансовой бирже в Куала- Лумпур, где индекс Доу- Дебилонса упал аж на восемь пунктов, очередную подлянку в виде крылатых ракет средней дальности, которые он собирался провезти под видом канализационных труб в одну из бывших стран Варшавского договора, и разместить на границе с Белоруссией, а Батька, узнав об этом, потребовал с Москвы значительных скидок на газ для республики.

      Не радовала Артёма и десятилитровая стеклянная бутыль браги с резиновой перчаткой на горлышке, уже на четверть им опорожненная в бесперспективной тщетной борьбе с депрессией и тоской, хотя он поначалу как поставили бутыль, планировал перегнать её в более серьёзный, градусов под семьдесят, напиток, методом двойной перегонки в электрической сковородке, в которой его мать пекла коржи с яблоками, и стоящая в углу кухни, где мыши прогрызли дырку и лазили в избу из подпола, как к себе домой, и обнаглели до такой степени, что не успевал Артём вечером перед сном гасить свет, начинали бегать по столам, полкам, перекладинам, электрическим проводам, тянувшимся по стенам, – проводка ещё та, – громко, словно ему назло, шуршали, не давая заснуть, и грызли всё, что было неубрано в буфет или ящики стола, производя этим хрустом ещё больше шума. Сухари, газеты, яблочная кожура, пластмассовые бутылочные пробки, – всё у ненасытных зверьков шло в дело. Артём иногда даже завидовал такому аппетиту. Хотя в избе и жил серый гладкошёрстный кот с изящной белой манишкой на груди, по кличке Тимка, толку от него в плане избавления дома от мышей, как от козла молока – было абсолютно никакого.

      – Сходил бы за грибами, – донёсся из-за деревянной, выкрашенной в грязно- голубой цвет, заметно поблёкший от времени перегородки, разделяющей избу на две довольно просторные комнаты, голос его родительницы – 62-летней пенсионерки, жившей по летам в деревне и выращивающей на участке кое- какие овощи, – а то весь отпуск пролежишь на диване. (Артём и так уже две