Три часа утра. Ирина Минаева

на вечерах и дружила с местной футбольной звездой Феликсом Ржаевым.

      Юлий был, во-первых, младше её на год, а во-вторых, ничем особенным, кроме хронической неуспеваемости по английскому языку, не выделялся. Поэтому, когда на одной из перемен Маша Воробьёва появилась в их кабинете с вопросом «Где тут у вас Медников?», это произвело на весь 9-й «Б» довольно сильное впечатление.

      Девицы, толкая друг дружку локтями и многозначительно хихикая, указали на его стол – последний в первом ряду. Юлий в это время в срочном порядке списывал у соседа Мити какую-то нерешаемую задачу по химии.

      – Привет, – сказала Маша, останавливаясь рядом. – У нас через две недели будет вечер, посвящённый Великобритании.

      Юлий оторвался от тетради и молча на неё уставился.

      – Ты нам споёшь какую-нибудь песенку на английском? – вежливо спросила Маша.

      – Я?! – изумился Юлий.

      Маша заглянула в блокнотик и прочитала вслух:

      – Девятый «Б». Медников. Это ты?

      – Ну, я, – растерянно сказал Юлий. – Только я не пою!

      – Да ладно тебе, – не поверила Маша, – вот же у меня записано… Значит, так. Репетиция во вторник, в актовом зале после шестого урока. Лучше что-нибудь из классики – «Битлз», «Дип пёпл», а вообще на твое усмотрение. Ждём тебя.

      Маша повернулась и ушла, а Юлий снова потянулся к недосписанной задаче, хотя ему, понятно, было уже не до химии.

      В тот день он сбежал с двух последних уроков – голова шла кругом, он не знал, что делать. У него была гитара, старенькая шестиструнка, иногда он на ней от нечего делать что-нибудь бренчал и мурлыкал тихонько, но в школе об этом не могла знать ни одна живая душа. И вдруг – такое…

      Дома Юлий с порога взялся за гитару и с удивлением обнаружил, что руки трясутся. Играть он не мог – совсем ничего не мог, только лежать, смотреть в потолок и вспоминать её слова, движения, взгляды…

      Потом нахлынуло вдруг пронзительное, пугающее своей силой ощущение счастья, тут же вогнавшее его в краску, – было стыдно испытывать столь бурные чувства от такой, в сущности, ерунды: ну, подошла, ну, позвала на вечер…

      Умом – понимал, но волнение не отпускало, и ощущение счастья не проходило.

      Было трудно дышать.

      Вечером Юлий заперся в своей комнатёнке и сочинил свою первую песню, на стихи Гарсиа Лорки: «Ранит голос твой весенний среди рыночного крика, сумасшедшая гвоздика, заблудившаяся в сене…»

      Потом он играл на гитаре все вечера напролёт – до тех пор, пока родители не начинали орать на него из другой комнаты громче телевизора, а соседи снизу и сверху – стучать по трубе.

      На репетиции во вторник он спел битловскую «И я люблю её». Когда он закончил, Маша подошла какая-то притихшая, не похожая на себя, сказала:

      – Просто нет слов… – и присела рядом с ним на край сцены.

      Потом попросила:

      – А ещё раз можно?..

      Он спел ещё раз. Маша встала, прерывисто вздохнула и сказала англичанке:

      – Я пойду, Ксения Андреевна, у меня что-то голова кружится…

      И выбежала из зала.

      Через