Про Н., Костю Иночкина и Ностальжи. Приключения в жизни будничной и вечной. Священник Сергий Круглов

падения Энакина Скайвокера, рассмотренная вполне в святоотеческом ключе: прорастание из ничтожества семени самостояния, потом сопромат и успех, искушение злоупотреблением плюс страсть любовного томления, потом – горе и гордыня, потом – закономерное превращение в Дарта Вейдера…

      – Да-да… Ну, и в итоге наврал он там все.

      – Кто?!

      – Да твой православный критик, Петров-Боширов.

      – Почему это?!

      – Да потому что знаю я его. В нем смирения нету.

      – Как это?!

      – Да так. Если в критике смирения нету, он не любит то, о чем пишет, а просто – вдохновенно использует. А любит только свое мизерабельное «я». Пишет-пишет, да и не удержится от того, чтобы взбзднуть.

      – Что сделать?..

      – То. Русское народное слово. Семь согласных, одна гласная.

      Костя Иночкин ошарашенно замолчал.

      – Молчи-молчи, мой друг! Да пей чай лучше, критиков поминать чем! – ласково расплылся в морщинистой зеленой улыбке маленький головастый лупоглазый Н., дружелюбно пошевеливая огромными кожистыми щетинистыми ушами.

* * *

      – Черный, но совершенно прозрачный, – сказал Н., следя за тонкой струйкой чая, из носика – в чашку.

      Черный пуэр – он любит его больше всего.

      И больше всего – за то, что вкус пуэра отдает дождевой деревянной водой из бочки, если схлебывать ее плоско, напополам с воздухом, и аккуратно, сверху, не взбаламучивая илистый осадок, не всасывая сор и мелкую белесую копошащуюся живность; деревянным дождем, дождливым деревом, острой сырой бочкой, в которую – разбухший сочно-серый деревянный дощатый углом водосток – кануло детство, да что детство – вся жизнь, какая была.

      Дождем и длинным, наполненным, волглым, бесконечным от рассвета до сумерек днем.

      – Все оттого, что мы забыли этот вкус. Вкус дождевой воды из бочки, – говорит Н. чайнику. Чайник мудро (все мнят, что чайники как-то исконно мудры, и в их присутствии невольно переключают регистры суеты) остывает и помалкивает.

      – Мы забыли, – повторяет Н.

      «Кто это – „мы“!..» – тут же усмехается он сам себе; это, в общем, не был вопрос, ведь отвечать-то все равно некому: дождя здесь не было уже лет тридцать или около того.

* * *

      – Вот все-таки: вся эта грязь вашей современной церковной организации… – начал было Костя Иночкин.

      – Погоди, – перебил его Н.

      И, взяв за рукав, вывел в огород.

      Там он подвел Костю к грядке с морковкой (пропалывалась она нечасто, потому молодая зеленая курчавль морковки была мало отличима от сорняков), выдернул парочку – млечных, полупрозрачных, в тонких волосках, одуряюще молодо пахнущих, как сны тринадцатилетней девочки, обтер морковинки о штаны, сунул другу одну.

      – Хрумм!.. Класс какой!..

      – То-то, – подтвердил Н. Потом тщательно отряхнул штанину: – Видишь?

      – Вижу, – сказал Костя. – Ну и что?

      – А ничего. Грязь, – ответил Н.

* * *

      Н. раскрыл тетрадь и написал на чистой странице:

      «Встреча с любимыми людьми – это одно, а любовь со встречными людьми –