Фактчекинг. Чеховы. Изнанка мифа. Л. Сержевская

при этом и свою позицию в отношении Павла Егоровича:

      «Не знаю, чего ты хочешь от отца? Враг он незаконного сожительства – ты хочешь сделать его другом? Он, как бы сладко ты ни писал, вечно будет вздыхать, писать тебе одно и то же и, что хуже всего, страдать. И как будто быты этого не знаешь? Странно…

      Тебя не поймут, как ты не понимаешь «отца шестерых детей», как раньше не понимал отцовского чувства. Чудны дела твои, Господи!»

      Письмо это возымело свое действие. Похоже, что и с родителями Антон провел работу. Так или иначе, но отношения потеплели. И уже в мае Антон написал брату: «Мать сильно просится к тебе. Возьми ее к себе, коли можешь. Отец всем рассказывает, что у тебя замечательная должность. Опиши ему, пожалуйста, свой мундир и приплети хоть один табельный день, в который ты стоял в соборе среди великих мира сего.»

      Как устроил Александр свой быт в Таганроге, никто из родных не знал, а сам же он описывал так:

      «Большой, не без некоторого вкуса убранный кабинет. Гипсовый бюстик Гёте, портрет дамы с расчесанным пробором в дорогой ореховой раме. У стены два шкафа с книгами. На полу большой ковер, скрадывающий шаги. Рядом – будуар – спальня женщины с расчесанным пробором. Она лежит в постели. У ног ее за кисейной занавеской маленький новорожденный ребенок».

      Склонность Александра к вранью, или как выражался Чехов – «брехне», была известна в семье. Но то, что увидела Евгения Яковлевна, приехавшая помочь сыну, повергло ее в ужас:

      «Кухарки нет, и не намерены нанимать, держат 12-тилетнюю девочку. Я не могу здесь жить. Ради Бога, пришли деньги, я пропаду здесь. Я не могу видеть Сашиной грязной жизни, если бы вы видели, в какой грязи вся его большая семья, вы дня не могли бы прожить у него. Саша хорошее жалованье получает, да они не по-людски живут».

      Когда Евгения Яковлевна вернулась в Москву, за ней последовал и Александр с семьей – погостить. На московских домочадцев Александрово семейство тоже произвело «сильное» впечатление. Антон отреагировал без экивоков:

      «Брат наш мерзавец. Извини, голубчик, но будь родителем не на словах только. Чистое белье, перемешанное с грязным, органические останки на столе, гнусные тряпки, супруга с буферами наружу и с грязной, как Конторская улица, тесемкой на шее – всё это погубит девочку в первые же годы. Не бранись вслух, барабанную перепонку у Мосевны запачкаешь своими словесами».

      Саша в ответ расхваливал дочь и расшаркивался перед отцом: «Мосевна – чистый бутон. Радует наши родительские сердца и с каждым днем делается все более и более похожей на дедушку, настолько, что мне даже обидно, ведь я отец, а не дедушка. Ну настоящий Палогорч! Не даром он благословил ее».

      Но как бы ни расписывал молодой отец родительские радости, его сожительство уже трещало по швам.

      Из дневника Ал. П. Чехова все того же 1883 года:

      «За ужином я мирно сидел и кушал. Что может быть невинней? Но Анне, видно, захотелось прервать мое