Желтоглазые крокодилы. Катрин Панколь

головой, хотел было снять брюки и отнести жене, но тут вспомнил, что уходит. И чемодан почти собран. Вывернул карманы, оказалось, порвались оба.

      Он рухнул на кровать и лежал, тупо разглядывая мыски ботинок.

      Поиски работы его удручали; наклеивая марку на конверт с резюме, он становился одним из многих. Он думал об этом в объятиях Милены, рассказывал ей, что в один прекрасный день станет сам себе хозяин, «с его-то опытом». Он знал множество людей, повидал мир, владел английским и испанским, умел вести бухгалтерию, легко переносил жару и холод, пыль и ветер, не боялся москитов и рептилий. Она слушала. Верила ему. Родители оставили ей кое-какие сбережения, но ему было страшно решиться, хотелось найти более надежного партнера для своей авантюры.

      Они познакомились, когда в день рождения Гортензии он привел ее в парикмахерскую. Милену поразило то, с каким апломбом держалась двенадцатилетняя девочка, и она предложила сделать ей маникюр. Гортензия милостиво протянула руки. «Ваша дочь – прямо королевское величество», – сказала она отцу, когда он забирал девочку. С тех пор, когда у нее находилось время, она полировала ногти Гортензии, и та уходила, растопырив пальцы, любуясь своими сверкающими ноготками.

      Ему было хорошо с Миленой. Маленькая, подвижная, обворожительная блондинка, к тому же робкая и застенчивая, что придавало ему еще больше уверенности в себе.

      Один за другим он снимал с вешалок костюмы, прекрасно пошитые, из отличного материала. Да уж, раньше у него денежки водились. И ему нравилось их тратить.

      – И еще будут! – подумал он вслух. – Тебе только сорок лет, дружище! Все еще впереди!

      Собрав чемодан, он притворился, что ищет запонки, расшумелся – вдруг Жозефина услышит и прибежит умолять его остаться. Наконец вышел в коридор, встал в дверях кухни. Помедлил, все еще надеясь, что она сделает шаг к примирению… Но она неподвижно стояла к нему спиной. Тогда он объявил:

      – Ну вот, все готово. Ухожу.

      – Очень хорошо. Ключи можешь оставить себе. Наверняка ты что-нибудь забыл и еще вернешься. Предупреди меня, чтобы я на это время куда-нибудь ушла. Так будет лучше…

      – Ты права, ключи я возьму… А что ты скажешь девочкам?

      – Не знаю. Я еще об этом не думала.

      – Отцу положено участвовать в таких разговорах.

      Она выключила воду, оперлась о раковину и, по-прежнему стоя спиной к нему, произнесла:

      – Если ты не против, я скажу правду. Мне не хочется лгать им… И без того тяжело.

      – И что же ты им скажешь? – обеспокоенно повторил он.

      – Правду: у папы больше нет работы, папа неважно себя чувствует, папе надо проветриться, вот папа и ушел…

      – Проветриться? – эхом повторил он, слегка успокоившись.

      – Вот именно. Так и скажем. Проветриться.

      – Это хорошо, «проветриться». Это звучит не слишком безнадежно. Хорошо.

      Напрасно он вновь оперся о дверь: тоска охватила его с новой силой, пригвоздила к месту, лишила