Утро Московии. Василий Лебедев

мужа, но по долгу покорялась.

      – Зови, что ли! Нет, постой! – крикнул Артемий Васильевич Ноздре.

      Он подвесил к поясу средний нож в кожаном, в каменьях, чехле, поверх которого торчала ручка рыбьего зуба, тоже украшенная дорогими каменьями, – подарок от купцов. Затем достал из сундука – пришлось повозиться с замком! – шелковый шнурок и подвесил на нем к поясу оловянную ложку. Теперь все вроде было в порядке: пол подметен, суконные полавочники еще вчера были сменены на шелковые, шитые серебром, в поставец с посудой боярыня поставила два серебряных кубка – подарок местных купцов.

      – Давай его сюда! – окончательно махнул рукой Артемий Васильевич, нетерпеливо заходил по горнице, зашаркал сафьяновыми сапогами по широким полубревенным половицам.

      Глава 8

      За долгое утро в душе Артемия Васильевича перемололись страх и перед прежним оговором, и перед новыми, хорошо сокрытыми делами наживы и опасение перед опальными стрельцами, которые вполне могли быть подосланы Тайным приказом. Все эти чувства и десятки других вроде задетой гордости, желания остаться независимым, стремления показать себя выше по чину какого-то стряпчего – все эти чувства понемногу улеглись, притихли, но не покинули Артемия Васильевича. Они, ослабевшие, но живые, были охвачены и оборены новым, не менее властным чувством любопытства, удовлетворить которое Артемию Васильевичу хотелось немедленно, ибо наконец-то они с Коровиным останутся наедине, и вот тут-то, в разговоре застольном, за добрым пивом да медом, многое должно разузнаться, встревожить или, наоборот, успокоить душу.

      Но вот послышались шаги стряпчего. Он отворил дверь, осовело ввалился в горницу, помотал нездоровой со вчерашнего головой, будто запутался в паутине, и потянулся было к столу.

      – А! Архип Степанов! – усмехнулся хозяин.

      – Доброго здоровья…

      – Почто у заутрени не был? – сразу огорошил его воевода, загораживая дорогу.

      – Да вот те крест, не слышал звону!

      – А стрельцы-молодцы?

      – А чего с них…

      – Или они особой закваски? А? – настороженно прищурился Артемий Васильевич.

      – Какое там! Бражники, блудники да корчемники – вот кто они. За корчемство-то и поплатились.

      – А это ты дельно разузнал? По листам? – радуясь, что так сразу взял в разговоре быка за рога, напирал хозяин.

      – И по листам, и по разговорам. Да их не токмо в слободе стрелецкой знали, айв Белом граде, и в Земляном, и в Скородоме[55], и на Пожаре[56] всем известны. Неисправлением стрелецкого головы распустились. А ты думал, к тебе из приказа напроважены?

      – Ничего я не думал!

      – И не надо! Пустые это людишки, из худородных. Неисправлением стрелецкого головы…

      – Ну мы их тут построже!.. – облегченно вздохнул Артемий Васильевич. Дернул за рукав стряпчего, повел к столу. – У нас тут – не на Москве: каждый на виду… Что – больно?

      – И не говори! Как старый пень – вся в трещинах! – ухватился стряпчий за голову.

      – А

55

Скородо́м – так называли в то время быстро строящийся после пожаров деревянный город между Земляным валом и Белым городом.

56

Пожа́р – так называли часто горевшую торговую площадь у Кремля. С середины XVII в. площадь стала называться Красной.