Утро Московии. Василий Лебедев

четвертый раз жениться, – что патриарх будто бы прослезился. Большой умелец письмен. Так и его книжки все идут, говорю тебе, в ведомость к тем монахам, а потом уж впрягаются в золотые застежки.

      – А окромя тех монахов на Москве не было никого, что ли? Именно их выписали?

      – Зело грамотеи великие. Они языки знают. Им вменено учити риторике.

      – Кого? Бояр? – спросил Артемий Васильевич ревниво.

      – Не-ет… Их не научишь, – виновато покосился Коровин.

      – Кого же?

      – Боярских детей.

      – А это ты к чему?

      – А к тому все, что и эти монахи тоже царевым жалованьем поверстаны.

      – Много ли?

      – А жалованья им дадено, как сказывал мне подьячий Печатного приказа, вот сколько: корма по четыре алтына поденно, питья по две чарки вина с дворца, по две кружки меду, по две кружки пива.

      Все получают. Сидят. Читают старцы. Пишут. Один перевел Плиния Младшего[69]. Сколько сидел да жалованья получал – не ведомо, а все тоже из одной казны – к этому говорю. Вот ты и поразмысли: откуда взять всего столько, как не с мужика! Вот он, указ-то, и пошел во все концы.

      На площади опять прокричал человек.

      За столом посидели, послушали.

      – Ты чего-то худо ешь. Что – еда не московская? – нахмурился Артемий Васильевич.

      В горницу вошел Ноздря с кувшином красного меда.

      – Чего долго?

      – Бежал, батюшко Артемий Васильевич, да за притолоку башкой задел – искры из глаз посыпались. Прямо лбом засветил со всего маху! – врал Ноздря.

      – А где синяк? – прищурился хозяин, учуяв что-то в голосе холопа.

      – Тут должон…

      – Подойди-ка, посмотрю.

      Ноздря подставил лоб и в тот же миг получил тупой удар оловянной ложкой.

      – Вот теперь есть синяк! Есть! Посмотри, Архип Степанов, есть?

      Ноздря отшатнулся, схватился ладонью за лоб и, непритворно пошатываясь, вышел из горницы.

      – Хорошую ложку фряга подарил. Такой ложкой есть жалко – ее для лбов приберегу, – посмеивался Артемий Васильевич.

      Стряпчий Коровин заглянул в братину, допил белый мед и налил красного.

      Артемий Васильевич разгорелся от крепкого вина, но не насытился им – снова налил стопу.

      – Мужика пожалеешь – без кафтана останешься. Царь Иван Васильевич Грозный не раз говаривал: народ что борода: чем больше стрижешь, тем она лучше растет, гуще. Вот ведь как сказывал всемогущий царь!

      – Мудрость невелика… – скромно заметил Коровин.

      – А слышал, как он рубли из Москвы выколотил? Нет? Я еще мал тогда был – лет восьми ростом, – а помню. Заставил Иван Васильевич собрать Москве колпак блох, для леченья будто бы. Срок положил четыре дни. Да разве блох соберешь! Набрать-то их набрали, может, и больше, да не удержишь! Срок-то прошел, а блохи ускакали! Ха-ха! – Артемий Васильевич наклонил голову к столу, ткнулся лбом в столешницу и хохотал, напрягая красную шею.

      Коровин посмотрел, как дергаются под шелковой рубашкой его лопатки, выждал, когда хозяин успокоится, и

69

Пли́ний Младший (61 – ок. 113) – римский общественный деятель, писатель, оратор, адвокат, консул.