7 футов над килем. Алексей Николаевич Мягков

Динозавр. – Клопы! А?

      – Досиделись они там, эти полярники! – хихикнул помощник. – Клопов развели!

      – Я читал, что клопы чуть ли не самые древние насекомые, – позволил себе встрять Ивашкин. – Это, наверное, не просто домашние клопы, их, может быть, из шкуры мамонта выморозили. Значит, они доисторические!

      – Стало быть, большие! – заключил Динозавр, потирая копчик. – Раньше всё больше было, чем сейчас. Только нам это ни к чему. Мы – не зверинец, а торговое судно. Пусть присылают за своими клопами специальный пароход. А здесь я хозяин! Помощник! Радио на станцию: «Принять на борт клопов отказываюсь».

      – И ещё! – Динозавр беспрерывно массировал крестец. – В пароходство: «Вынужден отказаться доставки клопов полярной станции острова Злополучный ввиду неприспособленности судна неподготовленности экипажа специальным перевозкам». Давай подпишу! Ивашкин! Отнеси радистам!

      И тут начался интенсивный радиообмен между полярной станцией, судном и пароходством, где заподозрили неладное и пытались по содержанию радиограмм определить степень помешательства капитана и его пригодность к исполнению обязанностей.

      В самый разгар заварухи Динозавр догадался ещё раз взглянуть на бланк, и то ли в голову, то ли в крестец явилось озарение.

      – Это не клопы! – заорал капитан. – Это подпись в конце – Клопов! Фамилия такая – Клопов! Это начальник станции! Где Ивашкин? Где эта зараза?

      Но формально упрекнуть матроса было не в чем. Капитан, ведь, и сам читал текст. А что имел место выброс флюида, затмившего разум, так об этом серьёзному человеку даже думать неприлично. Тем более что в пароходстве, посовещавшись, от перевозки клопов разрешили отказаться.

      Ученый доктор был доставлен на судно. Тут случилась ещё одна фонетическая накладка. Звали доктора – А. П. Ельсин. Вахтенный помощник на слух записал в журнал: «На борт доставлен врач Апельсин», и с этой минуты доктор сделался пассажиром. И причём весьма хлопотным!

      Вырвавшись с полярной станции, где люди уже настолько надоели друг другу, что объяснялись жестами и междометиями, Апельсин с неистовостью предался общению. Говоруном он оказался патологическим, эрудиция его превосходила все мыслимые пределы, а желание делиться информацией вовсе пределов не имело. Болтливостью моряков не удивишь, но они ценят трёп остроумный, затейливый. Апельсин же был скучен до ломоты в зубах. Поэтому, завидев его, люди поскорее прятались кто куда, а не успевший увернуться получал часовую лекцию по какой-нибудь неожиданной теме.

      Ивашкин, однако, сумел с Апельсином подружиться. Товарищи диву давались, как он умудрялся часами слушать умного доктора и не подвинуться рассудком. А секрет был прост – Ивашкин умел спать с открытыми глазами, сохраняя на лице выражение участия и внимания. Так они и общались: Апельсин вёл нескончаемый монолог, Ивашкин дремал, а пробуждаясь на время, умудрялся вставлять короткие реплики. Доктор полюбил его всей душой, проникся доверием и однажды признался, что чертовски соскучился по научной работе. Собственно, он и