В жерновах житейских. Александр Новиков

об урожае и думать нечего! – обреченно вздыхали агрономы. – Да и сено сгорело на корню.

      И колхозники горевали. Похоже, скотину будет нечем кормить. А как без нее выжить – никто не представлял.

      Отправляясь в поля, люди недовольно бурчали:

      – Тут забросили нас все, а тут и природа обижает. Против! Все против! Не будет зерна и картошки – хоть ложись и помирай. В собственной стране никому не нужны. Да, участь незавидная. Нагрянут кредиторы богатенькие. Не спрячешь, и семенное заберут. Этим все равно, хоть подыхай.

      С шумом трогаясь с места, машина увозила тружеников в поля. Так, по инерции, забесплатно зарабатывали они кому-то огромные состояния. Их использовали, как обыкновенных рабов.

      А деревня продолжала жить своей жизнью. Бабы и ребятишки с утра ковырялись в грядках огородов, на картошке. Поливали, собирали колорадского жука, пололи траву. Делали все возможное, чтобы не умереть с голодухи.

      Когда солнце поднималось все выше и выше, работы прекращались. И стар, и млад спешили спрятаться от жары. Кто торопился на речку, а кто просто под спасительную тень крыши. Ставни в домах были закрыты наглухо. И счастлив был тот, у кого в доме имелся обыкновенный вентилятор.

      У сельского магазина с раннего утра собиралась стайка женщин. Ждали, когда из райцентра подвезут хлеб.

      В ситцевых цветастых платочках бабы, преимущественно пенсионерки, обсуждали последние новости. Деревня везде одинаковая – каждый на виду. Родился кто или помер – все надо обсудить.

      – Наверное, пенсию опять задержат, – завела разговор высокая, еще не старая женщина. – А у меня мать больная. Говорит: быстрей бы помереть, чтоб не мучиться. Мама, мама, жила бы еще! Нам хоть с пенсии ее перепадает. Федька-то два года уже рубля в дом не несет. А она молится только да плачет.

      – Да, – отозвалась невысокая пожилая старушка. – Мы-то отжили свое. А вот вам, молодым, неизвестно как придется! Издеваются над народом. Экспериментаторы доморощенные. А нам только болтать и остается. – Мгновенно сменив тему, она, беззубо пришамкивая, продолжила: – Ой, говорят, в Кульково приехал какой-то парень. Смешной. Молодой, а волос седой весь. Один-одинешенек живет! Все с кроликами возится.

      – Чего ты, Лукерья Кондратьевна? – вмешалась в бабкин монолог одна из женщин. – Человек, может, горя с три короба ухватил? А ты – седой, смешной. Да знаете вы его все. Колька это Цыганков. Дедушки Никифора внук. Вон, у Дарьи Михайловны жил, когда в школе учился.

      Взоры компании мгновенно обратились к Дарье Михайловне.

      – Даша, чего молчишь? Заставляешь народ волноваться, гадать.

      – А чего я? Слушаю вот, пока языки почешете. – неохотно отвечала кареглазая седоволосая женщина. – Да и что говорить? Парень как парень. На войне был тяжело ранен – вот и поседел. Пошлялся по больницам. Оклемался и приехал до родной хаты. Из армии его комиссовали. Вот и весь сказ. И нечего тут гадать. – Дарья Михайловна замолчала, засмотревшись куда-то в сторону. – А вот и он зам! На почту пошел. Пенсию получает, по инвалидности.

      Женщины