Доказательства сути. Анна Наумова

улыбке своей совсем мальчишкой.

      – Вы?! Это вы… походатайствовали за меня, да?

      – Почему обязательно я? Александр Степанович тоже подал прошение.

      – Алек… Грин?! Нет, этого не может быть!

      – Ника, вы славный человечек, но вот веры вам явно не хватает. Кстати, вон дача Александра Степановича. Зайдем?

      – Ой, я даже не знаю… Неудобно как-то, вдруг он занят…

      – Чем? У нас здесь слишком много свободного времени, точнее, свободной вечности. Он будет рад.

      Все дачи были из ошкуренных сосновых бревен, с окнами, украшенными резными наличниками, вокруг которых плелись шпалерные розы и обычные вьюнки с белыми граммофончиками крупных цветов. Заборов между дачами не было, но имелись символические калитки с подвешенными наверху колокольчиками. Зачем калитки и колокольчики, если нет заборов и перегородок, подумала Ника и тут же ужаснулась своему спокойствию: она так непринужденно вошла в этот… загробный мир!

      Борис Леонидович звякнул колокольчиком и толкнул калитку. Они вошли, и Ника сразу уловила, что в пределах дачи Грина воздух гораздо теплее, притом пахнет водорослями, морской солью, рыбой, магнолиями и апельсинами… Это потому, что он отдал морю жизнь и талант, подумала Ника.

      Дверь дачи открылась, и на пороге появился высокий, худой мужчина с галчонком на плече. Александр Степанович Грин был именно таким, каким Ника видела его на фотографиях в книгах: печальный и пронизывающий взгляд, низкие надбровные дуги, грубо вылепленный, тяжелый подбородок. Он всегда выглядел мрачно, подумала Ника, и умер от рака желудка, испытывая мучительнейшие боли. И при этом творил книги, в которых свет лился с каждой страницы, а слова и целые фразы, подобно алмазному резцу, высекали на душевных скрижалях чувства, надежды самого высшего порядка.

      – Доброй вечности, Александр Степанович, – поклонился Пастернак.

      – Мое почтение, Борис Леонидович, – поклонился в ответ Грин и сбежал со ступенек крыльца: – Вы привели новенькую?

      – Верно, прошу любить и жаловать – Вероника Перовская.

      – Доброй вечности, Вероника, – посмотрел на нее Грин.

      И улыбнулся.

      И Ника подумала, что ради того, чтобы увидеть улыбку Грина, стоило умереть.

      – Спасибо, Александр Степанович, – потрясенно прошептала Ника.

      – За что?

      – Ваши книги… Они… Нет, я не могу это выразить!

      – Ай-яй-яй, – насмешливо покачал головой Пастернак. – Представьте себе, коллега, она ведь первым делом раскритиковала мое стихотворение об Урале!

      – Я не… – пискнула Ника, пунцовея от стыда.

      Пастернак рассмеялся:

      – Полно, я не сержусь.

      – Ниночка пирог испекла с черешней. Идемте чай пить, а потом осмотрите свою дачу, Ника.

      Внутри дача Грина, состоявшая из одной большой комнаты, ширмой, разделенная на две половины, была оклеена веселыми обоями золотисто-алого цвета. Ну, да «Золотая цепь» и «Алые паруса», поняла Ника. А какие обои в даче Пастернака, интересно? Наверно, с видами Уральских гор или февральской Москвы…

      Все они чинно