Тень Эдгара По. Мэтью Перл

вашим самым изысканным запросам! Это не какой-нибудь вигвам! Осторожно – ступенька! Устраивайтесь поудобнее, сударь, а я заберу ваш остальной багаж.

      Первое впечатление о парижских транспортных средствах не обмануло. Выбранный мной экипаж был куда просторнее, чем любой из наемных экипажей в Америке. Сиденья отличала необыкновенная мягкость. В тот момент самой большой роскошью мне казалось плюхнуться на бархатные подушки, и пусть меня везут в хваленый «Корнель». Не забывайте: я две недели провел на корабле. Путешествие началось в балтиморском порту, затем была остановка в Дувре – всего на одну ночь, и снова море, и прибытие во Францию, и шесть часов в поезде. Одна мысль о том, что нынче я буду спать в нормальной кровати, приводила меня в восторг! О, знал бы я, что лишусь едва обретенного комфорта – причем лишусь очень скоро и под угрозой холодного оружия!

      Моя безмятежность была поколеблена, когда экипаж круто накренился, а затем вовсе остановился. Комиссионер, ругаясь, соскочил с козел.

      – Обычная канава, – с облегчением в голосе пояснил он. – Я-то думал, колесо разболталось! Но тогда бы мы…

      Из окна я видел, как лицо его вдруг застыло. Комиссионер замолчал на полуслове, точно в знак невыразимого почтения к некой очень важной персоне. Секунду спустя он уже пятился прочь от экипажа, а почтение в его чертах сменилось ужасом.

      – Эй, любезный! – закричал я. – Сударь, что это вы делаете?

      Я высунулся из окна. Возле экипажа стоял почти квадратный господин в застегнутом под самый подбородок ярко-синем мундире, с большими усами и изящно заостренной бородкой. Я хотел выйти и спросить незнакомца, не видал ли он, в каком направлении скрылся комиссионер, однако квадратный господин в синем мундире сам распахнул дверцу экипажа и со светской непринужденностью уселся рядом со мной.

      Он заговорил по-французски. Увы, нервное перенапряжение и усталость мешали мне задействовать познания в этом языке, даром что в последнее время я добился изрядных успехов. Первой мыслью было выскользнуть в другую дверь. Я бы так и поступил, если бы выход не преграждал человек в шинели. Он слегка отогнул полу, дабы явить мне такой же ярко-синий мундир и саблю, свисавшую с начищенного черного ремня. Вид оружия, ослепительного в солнечном свете, оказал гипнотическое действие. Ладонь незнакомца опустилась на рукоять сабли; слегка постучав по рукояти пальцами, он многозначительно кивнул и произнес:

      – Allons donc![9]

      – Полиция! – воскликнул я, одновременно с облегчением и со страхом. – Значит, господа, вы из полиции?

      – Да, – сказал квадратный, протягивая руку. – Пожалуйте ваш паспорт, мосье.

      Я подчинился и стал в тревоге наблюдать за выражением его лица.

      – Кого вы ищете, господин офицер?

      – Вас, мосье, – с лаконичной улыбкой отвечал квадратный.

      Позднее мне объяснили, что в тот период бдительное око парижской жандармерии не пропускало ни одного молодого, а в особенности молодого и холостого, американца, полагая, что таковой

9

Да полноте! (фр.)