Комендантский час. Андрей Владимирович Костельцев

наперерез разбойникам. Красная пелена застелила мне глаза. Я пришпоривал лошадь так, что порой казалось, будто мы несемся быстрее света. Наконец вдали я увидел силуэты и повозку. Это были они! Достав из-под рубахи свой наган, я начал стрелять по Джуре, который был у них за кучера. Одним из выстрелов я ранил его в плечо, и он, вскрикнув от боли, стал останавливаться, ведь если бы он свалился с телеги, то погибли бы и его дочери.

      Я подскочил к нему и, спрыгнув с коня, направил на него пистолет.

      – Мы не хотели! Тебя просто давно не было видно! – кричал Джура.

      – Раньше надо было думать, – сказал я и выстрелил ему в грудь.

      Бездыханное тело цыгана упало на пыльную дорогу. Тут из повозки выпрыгнул Алмас с обрезом ружья, которое я без труда выбил у него из рук. Он стал кричать о том, что расскажет о нашем договоре, и за пособничество преступникам меня повесят.

      В этот момент я представил суд, который действительно мог приговорить меня к казни. И тогда сомнений не осталось. Я выстрелил парню прямо в голову. Близлежащую местность огласили голоса цыганских дочерей, сидящих в повозке. Одну из них я застрелил из пистолета, вторую из обреза мальчишки. После этого, погрузив труп их отца в повозку, я отправился назад в село. Остальные тела я спрятал в лесу, ибо за убийство ребенка и женщин, одна из которых носила ребенка, мне грозило повешенье. За кражу табельного оружия офицера мне грозило 20 ударов плетью. Однако все обошлось. За проявленный героизм я был награжден новым званием – сержант. А спустя неделю, ночью, сбежал из села в страхе, что меня разоблачат. Так я и попал к красным.

      – Да уж, значит, показал своим тело цыгана?

      – Показал, а тела детей спрятал в лесу, там и покоятся.

      – Совесть не мучает?

      – Мучала, до недавнего времени. А потом она затихла. Надоело ей скулить целыми днями о том, что было. Этого ведь не изменишь.

      – Твоя правда, – сказал Семён Яковлевич.

      – Видать, не суждено покурить, – сказал капитан и, вынув изо рта трубку, приставил к голове револьвер. Жутко улыбнувшись, он нажал на курок, но пистолет смолчал.

      – Опля! – сказал капитан и, встав со стула, отправился к иконостасу, чтобы вновь закурить трубку. Теперь – свечкой.

      – Будь добр и мне огонька захвати, – сказал генерал, достав из кармана свои сигареты.

      – Я думал, что это грех, – сказал Сергей Семёнович.

      – Ай, черт с ним! Перед смертью не надышишься, – ответил ему Утюжнов.

      Самохин взял большую свечу с подсвечником, стоящую справа от иконы Божьей Матери, и поставил её на стол перед отцом.

      – Благодарствую! – произнес тот и уставился на сына. – Может, махнемся? Ты мне трубку, а я тебе сигареты, а?

      Сын генерала молча положил свою трубку на стол и подвинул к отцу. Тот, в свою очередь, протянул Самохину пачку сигарет.

      – Ваш, так сказать, ход, отец, – сказал капитан, садясь пред Семёном Яковлевичем.

      – Да, была у меня одна история, да только запамятовал маленько. Ну да ладно, вспомним по пути.