Призраки в Тель-Авиве. Одиночный мир. Шмиэл Сандлер

от своих диких привычек, было равносильно отмене естественных законов природы. Бой, победа или красивая смерть, согласно миропониманию маэстро – единственные двигатели прогресса, все остальное, полагал он, способствует застою и порождает в неудачниках слепую веру в судьбу.

      «Судьбы нет, утверждал он, есть только удача, которую следует ухватить за хвост, придавить коленом и душить, пока она не подчинится твоей воле»

      Отняв у друга рукавицу, Василий с задором обратился к нему:

      – Готов ли ты быть моим секундантом, Ципа?

      – Здесь нет секундантов, – печально возразил Цион, – одни лишь оруженосцы.

      – Значит, будешь оруженосец, – тоном, не допускающим возражений, констатировал Василий. Заярконский был уверен, что бой закончится ужасным убиением друга, но остановить заупрямившегося Маэстро, было невозможно. Не бросать же товарища в минуту, когда на него нашла столь странная блажь. Он смирился, приступив к подготовке новоиспеченного рыцаря к дерзкому поединку.

      Васе предложили коня и топор, который был много легче страшного орудия герцога и не вызвал особого восторга у бывшего чемпиона по боксу во втором среднем весе. Балкруа казался шире и тяжелее Василия. Его мужественное лицо пересекал грубый шрам – след, от сабельного удара полученный им при штурме Антиохии. За смелость и мужество, проявленные в бою с грозными сельджуками, он был удостоен личного благословения главы католической церкви Урбана второго и пальмовой ветви победителя, полученной им из рук английского монарха.

      Герцог был один из искуснейших воинов своего времени, могущественным сюзереном и блестящим турнирным бойцом, не знавшим поражений. Его побаивались лучшие рыцари Англии и почти не приглашали драться на турнирах из-за свирепой привычки ломать поверженных соперников, хотя милосердие к павшим прибавило бы ему чести в глазах товарищей и прекрасных дам, восхищавшихся его силой и статью.

      – Посмотри на его шрам, – сказал Цион, все еще не теряя надежды образумить свихнувшегося друга, – меченый, видать, воин этот Балкруа.

      – В гробу мы видали таких меченых, – весело отвечал Василий, – можешь считать его покойником, Ципа.

      – Если что, я выброшу полотенце, – потупив взор, сказал Цион.

      Он не раз наблюдал за поединками боксеров и знал, что нужно делать в критические минуты, когда один из бойцов отхватывал серию мощных ударов.

      – Дура, – самоуверенно сказал Вася, – я прибью твоего герцога в первом же раунде, полотенцем утрись сам.

      Именно это Василий утверждал перед своим знаменитым боем с чернокожим американским бойцом, который на второй минуте первого раунда уронил его на пол тяжелым ударом снизу. Деликатный Цион знал: бесполезно напоминать другу об этом печальном эпизоде из его заграничной жизни. Василий считал себя выдающимся боксером современности, а поражение в Нью-Йорке относил к досадному недоразумению, которые случаются,