Призраки в Тель-Авиве. Одиночный мир. Шмиэл Сандлер

воспеты позже поэтами и менестрелями, ибо на арене предстоит самый героический поединок эпохи. Только бы голос не сорвался – вот он звездный час славы, о котором мечтает каждый честолюбивый юноша.

      Паж набрал полную грудь воздуха и над ристалищем гордой птицей взвился его звонкий тенор:

      – Маркиз Василий де Хаи́мов – дама сердца герцогиня де Блюм, вызывает на бой герцога Балкруа-второго из Тулуза – дама сердца герцогиня де Блюм!

      Гул неподдельного изумления пронесся по зрительским рядам. Несколько человек, словно ужаленные повскакивали с мест, полагая, что безумный паж сошел с ума, ведь он немедленно, в сию минуту будет разрублен на части свирепым рыцарем из Тулуза. Все взоры были обращены на герцога Балкруа, и он воспринял это как призыв к убийству.

      – Какому еще супостату не терпится познакомиться с моим топором? – с усмешкой сказал он, и небрежно растолкав товарищей, широким шагом пошел к ристалищу. Ему тотчас подвели коня и подали топор, которым был разрублен ни один рыцарский панцирь на самых именитых ристалищах Европы.

      – Я жду, – раскатисто гремел герцог, – пусть покажет свою поганую рожу!

      Он был прекрасен в эту минуту – высокий, могучий и негодующий исполин, жаждущий крови. Две особы, поднявшиеся вслед за Балкруа, вызвали у публики возгласы удивления. Одна из них была прелестная герцогиня де Блюм, лицо ее исказили признаки сильнейшего душевного волнения. Забыв о цветистом веере, который она изящно держала в левой руке, герцогиня нервно замахала надушенным платочком в правой руке, пытаясь вспомнить, кем мог быть этот странный незнакомец, дерзнувший бросить перчатку доблестному герцогу. Ее волнение не было наигранным, как это случается у женщин высшего света и заинтриговало публику не меньше, чем весть о том, что непобедимому воину брошен дерзкий вызов неизвестным рыцарем, изъявившим готовность сражаться за благосклонность нежной герцогини. Еще более публику удивило волнение, проявленное другой высокопоставленной особой, которой не пристало показывать на людях столь непозволительную слабость. Это была королева Англии Алиенора. Не совладав с чувствами и резво поднявшись с царственного ложа, прекрасная Алиенора издала тихий, похожий на стон звук, но под обстрелом гневных взоров венценосного супруга, смутившись, была снова вынуждена робко занять свою половину трона. Увидев нездоровый ажиотаж, вызванный сообщением о поединке никому неведомого безумца с первым рыцарем Европы, Цион поддался панике и сделал последнюю попытку образумить впавшего в необъяснимое помешательство друга:

      – В нашем распоряжении тридцать минут! – с отчаянием взмолился он, – ты хочешь, чтобы тебя унесли отсюда на носилках?

      – Победителей не носят, а возносят, – спокойно отвечал Василий

      – А что будет со мной, если тебя унесут? – заерзал на стуле Цион.

      – Не надо лишних телодвижений, сэр, – сказал Василий, я – Дубровский.

      Сие означало, что у Заярконского, в сущности, нет особых причин для проявления беспокойства