Наперекор судьбе. Пенни Винченци

кабинет и снова углубился в суммы доходов от заграничных продаж, подсчетом которых занимался все утро, делая ошибку за ошибкой. К четырем часам он оставил это невыносимое занятие и поспешил на Рассел-сквер.

* * *

      Адель сидела в гримерной фотостудии, разглядывая себя в зеркало, пока парикмахер трудился над ее волосами, создавая ряды аккуратных локонов. Точно такие же были у шикарной блондинки Друзиллы Уиттингстоун. Эту прическу Друзилла привезла из Парижа, от знаменитого парикмахера Антуана. Адель прислушивалась к словам журналистки из «Вога», обсуждавшей, какую косметику ей хотелось бы видеть на лицах близняшек.

      – Побольше пудры. Помада темная. И пожалуйста, тени для век.

      В углу на металлической стойке висели белые атласные платья. Адель поглядывала на них, думая, какое бы ей лучше подошло. Ею овладело странное ощущение, как будто она вернулась домой. Их с Венецией фотографировали постоянно, едва они появились на свет. Некоторые снимки делали известные фотографы. Помнится, когда им исполнилось восемнадцать, Сесил Битон сделал изумительную серию снимков. Тогда они только входили во взрослую жизнь. А светский фотограф Ленар снял их в строгих платьях, в которых они затем отправились во дворец и были представлены королю и королеве. Дороти Уилдинг запечатлела их в белых платьях, когда они собирались на бал к королеве Шарлотте.

      Но сегодня все было по-другому. Сегодня это воспринималось не как развлечение, а как нечто более серьезное, похожее на работу. Сегодня главными были не Адель и Венеция, а их прически. Они должны были нравиться не самим себе, а парикмахеру Фабрису, трудившемуся над их волосами. И не только ему; в первую очередь – редактору отдела красоты, заказавшей снимки для страниц своего журнала. Естественно, и Седрику тоже – восхитительному, почти легендарному фотографу, снимавшему для журналов мод.

      И хотя все, кто окружал близняшек, были очень добры и вежливы с ними, Адель чувствовала себя не столько Аделью Литтон, сколько предметом, позволяющим наилучшим образом продемонстрировать прическу и косметику. И ей это нравилось.

      После парикмахерских кресел их усадили на высокие табуреты, поставив сзади белые экраны, и попросили подождать, пока Седрик объяснит ассистенту, как расположить громоздкие софиты. Сам он разглядывал сестер через объектив своего фотоаппарата.

      Редактор отдела красоты заявила, что ей нужно освещение, которое давало бы очень высокий контраст.

      – Седрик, это должно быть что-то вроде снимков Герти Лоренс, сделанных Полом Танкреем. Мне нужен драматизм и высокое звучание.

      Седрику редакторские пожелания не понравились. Он сказал, что свет будет устанавливать по своему усмотрению. Его упрямство не понравилось редактору отдела красоты. Она так и норовила заглянуть в объектив фотокамеры, но Седрик ей этого не разрешал. Чем ближе к полудню двигалось время, тем больше напрягался фотограф. Софиты светили очень ярко. Адели становилось все жарче. Она боялась, что от пота ее лицо начнет блестеть. Бедняжка Венеция еще тяжелее переносила