Виллет. Шарлотта Бронте

в одном глазу – сидящей на краю кровати подобно белой птичке. Трудно было придумать, как ее успокоить, поскольку обращаться с ней, как с другими детьми, не представлялось возможным. Когда я закрыла дверь и поставила свечу на туалетный стол, Полли повернулась ко мне и пожаловалась:

      – Не могу… не могу спать, а еще не могу… жить!

      Я спросила, что ее беспокоит.

      – Ужжасное не-ща-стье! – проговорила она, совсем по-детски шепелявя.

      – Позвать миссис Бреттон?

      – Что за глупость! – возмутилась Полли, вернувшись к предназначенному мне тону.

      Да я и сама понимала, что, едва заслышав шаги миссис Бреттон, она тут же спрячется под одеяло и затихнет, как испуганная птичка. Щедро обрушивая всю эксцентричность своего характера на меня, к кому не проявляла даже подобия симпатии, Полли никогда не раскрывалась перед моей крестной матушкой, оставаясь не больше чем умненькой, послушной, хотя и немного странной маленькой леди. Я внимательно на нее посмотрела: щеки пылали, в широко распахнутых глазах застыла болезненная тревога. Оставить ее в таком состоянии до утра было невозможно, и я догадалась, что следует предпринять.

      – Хотите еще раз пожелать Грэхему спокойной ночи? Он еще не ушел в свою комнату.

      Полли тут же протянула ко мне руки, я ее подняла и, закутав в шаль, понесла обратно в гостиную, откуда как раз выходил Грэхем.

      – Полли не может уснуть, не увидев вас на прощание и не поговорив. Расставание ее очень огорчает.

      – Я избаловал ее, – заметил юноша добродушно и, подхватив у меня малышку, поцеловал горящее личико и дрожащие губы. – Полли, вы, похоже, любите меня больше, чем своего папу…

      – Да, люблю, а вот вы меня ни капельки, – послышался в ответ горестный шепот.

      Получив заверения в обратном, малышка была возвращена мне, и я отнесла ее в спальню – увы, по-прежнему в печали.

      Когда мне показалось, что она способна слушать, я заговорила:

      – Полина, не надо горевать из-за того, что Грэхем не любит вас так же, как любите его вы, потому что это нормально.

      Полные слез глаза в недоумении уставились на меня.

      – Дело в том, что он взрослый мальчик, ему уже шестнадцать лет, а вы всего лишь маленькая девочка. У него сильный веселый характер, а у вас совсем другой.

      – Но ведь я так его люблю! Он же должен тоже любить меня… хотя бы чуть-чуть.

      – Он и любит, даже обожает. Вы ему дороги.

      – Я дорога Грэхему? Вы говорите правду?

      – Конечно. Вы ему дороже любого другого ребенка.

      Это успокоило малышку, и сквозь слезы мелькнула улыбка.

      – Но только, – продолжила я, – не приставайте к нему и не ожидайте слишком многого, не то он сочтет вас назойливой, и тогда все будет кончено.

      – Кончено! – эхом повторила Полли. – Тогда я буду хорошей. Очень постараюсь стать хорошей, Люси Сноу.

      Я уложила малышку в кровать, а когда раздевалась, она спросила:

      – А в этот раз он меня простит?

      Я заверила,