Я не вру, мама. Тимур Нигматуллин

дядя Наум, – за комбайном идут.

      – Твой? – курчавый поднял голову на меня. – Чет совсем не похож. Цыган как будто!

      – Соседей награждать будут! Меня попросили присмотреть. Вы где собираетесь?

      Курчавый махнул рукой в сторону девятиэтажного Центрального универмага, возвышающегося рядом с площадью:

      – В скверике. За ним. За сиренью, в общем. Приходи. Таньку дождусь и туда.

      Дядя Наум молча развернулся и зашагал к универмагу. Отстояв длинную очередь за мойвой, лимонадом и батоном хлеба, мы пошли в сиреневый сквер. По пути то и дело попадались знакомые, которые обязательно спрашивали друг у друга кто где будет отмечать. «Сиреневый сквер», «яблочные доли», «вишневые запруды», «каменный водопад» вперемешку звучали из уст встречных. Пару раз дядя Наум менял маршрут, мы уходили то в сторону Ишима, то, наоборот, брали курс на вокзал, но в итоге сирень победила.

      – Она ближе всего, – сказал дядя Наум, присаживаясь на лавочку, – смотри не грохнись. Крепче держись.

      Голова у дяди Наума гладкая, словно бильярдный шар. Держаться я могу только за уши, оттягивая их в разные стороны.

      – Оторвешь если – глухой буду, – заметил он и, достав из внутреннего кармана бутылку, откупорил ее, – когда ты лимонада будешь просить – не услышу.

      – Понял, – рассмеялся я, чуть сбавляя силу натяжки, – одному пить нельзя! Помнишь, врач что сказал? Кто один пьет, тот алкаш.

      – Это они все коллективное хотят, – наливая в стакан, пробормотал он, – бессознательное. Чтоб все стадно было. Раз один – значит, не порядок! Значит, что-то себе на уме держит. Надо вместе, чтоб думать не мог. Давай держись крепче, – он чуть наклонился назад. Я схватился сильнее за уши и, держась за них, рассматривал небо. Голубое, с плывущими островками воздушной ваты, оно на секунду застыло передо мной, и вновь картинка, словно калейдоскоп, вернула меня к кусту сирени.

      – Его кушать можно? – протянул я руку к кусту и сорвал небольшой цветочек. – Люди едят?

      – Люди все едят, – разворачивая кулек с мойвой, ответил дядя Наум. – Будешь?

      – Нет, – сморщился я от запаха мелкой вонючей рыбы, – гадость же. Я вот не все ем. Лук не ем, чеснок вареный, вот эту рыбу соленую тоже не ем.

      – На то оно и детство. Выбирать еще можешь. А как взрослый станешь – все! Выбора не будет. Что в продаже есть, то и берешь. А будешь нос воротить, то и того не получишь. Держись!

      Картинка мира вновь сменилась, и, разглядывая небо, я успел заметить, что одно облако было похоже на фетровую шляпу, как у людей с трибуны. Шляпа плыла одиноко, в стороне от других облаков, которые тянулись чуть ниже.

      – Можно, – занюхивая рыбой, наконец, ответил дядя Наум, – когда ешь, смотри только – как пятилистник попадется, мне дай!

      Сорвав ветку сирени, я стал пожирать цветочки, предварительно рассматривая их.

      Сиреневая роща потихоньку заполнялась людьми. Со стороны площади приходили, кучками и поодиночке, празднично одетые митингующие. Мужчины