Смерть никто не считает. Александр Анатольевич Лепещенко

оживляло пустынные отсеки подлодки. Призраками ходили моряки, слышались голоса.

      «Даже тени здесь не принадлежат этому потаённому судну и созданы не этим светом – они простираются из забытого мира, не знавшего паровых двигателей, электричества, магнетизма и…плутония».

      – Эхой!

      Никто на призыв Широкорада не откликнулся. Звук его голоса погас, будто в пустом трюме.

      – Куда вы все запропастились? Моряки?

      «Они работают исключительно ради respublica. Ох, уж это общее дело! Первогодкам, конечно, туго приходится… А впрочем, в восемнадцать и сам чёрт не чёрт, а цветочек чертополоха…»

      – Да где ж вы все, а? – Мичман рассыпался мелким смешком. – Словно растаяли.

      На ГКП царила особенная тишина, будто там ждали Александра Ивановича, и всего за какое-то мгновение до его появления вдруг исчезли.

      – И здесь ни души! Только светильники полыхают.

      «И семи золотых светильников есть сия…»

      В ярком свете Широкорад казался совсем-совсем белым. Он попытался задраить водонепроницаемую дверь, но заел кремальерный затвор. В соседнем отсеке кто-то мелькнул, и мичман кинулся туда – бледно-жёлтая фигура словно растворялась в воздухе. Блазнила.

      «Никак гость?»

      Руки Широкорада метнулись ко рту. И мичман свистнул молодецким посвитом.

      Фигуры как не бывало.

      – Во дела! Сыпь песочек в жёлтенький черепочек…

      «Хотел бы я всё проницать. А гость… Откуда он взялся? Это было только видение. Разумеется… Только видение».

      Неожиданно раздался глас трубы.

      «Ревун», – сообразил Широкорад.

      – Я не ослышался? Боевая тревога?

      И как в подтверждение из переговорного устройства вырвались слова Воркуля: «Первая, вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая и седьмая шахты к пуску ракет готовы…»

      – Ракетная атака! – скомандовал Савельев. Голос его был твёрд, как никогда.

      Александр Иванович не верил в происходящее до тех пор, пока палуба под ногами не просела, как лифт. И с каждым последующим ракетным пуском проседала всё сильней, пришлось даже схватиться за поручни, чтобы не упасть.

      Дрожь била подлодку и сообщалась Широкораду.

      – Боцман, ныряй на сто семьдесят метров! – приказал Савельев.

      – Есть, командир!

      …Глубина обезболивала душу, сто семьдесят метров глушили чувства.

      – И когда Он снял седьмую печать, – шевелил губами раб Божий Александр, – сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса. И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом… И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить. Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зелёная сгорела. Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнём, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью. И умерла третья часть одушевлённых тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла. Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источник вод. Имя сей звезды «полынь»; и третья