Смерть никто не считает. Александр Анатольевич Лепещенко

– ничем, кроме боевых служб, больше не живёт?

      – Нет, товарищ командир, не думал…А вот Фаталистом… Э—э, действительно зовём… Понимаете, Радонов как—то случайно узнал, что ракетчики очень уж хотели обыграть вас в домино, а вы…

      – Ну, договаривайте, договаривайте… Не дал им шанса… Но разве мог я с ними играть, если все костяшки насквозь вижу? Я ведь тогда сразу на первую попавшуюся костяшку Воркулю указал, мол, это: «шесть-шесть». Лёня даже подскочил, чтобы проверить…

      Тихий гул перекатывался за окном. Савельев прислушался, потёр от удовольствия ладони одна о другую и по-мальчишески озорно рассмеялся:

      – Радонова амброзией не пои, дай только историю позаковыристей!

      – Тогда уж гисторию, – уточнил Широкорад.

      – А я о чём?..

      Отколотится двадцать три года четыре месяца и два дня с разговора о Микеланджело, и Александр Иванович, прилетев по делам в Италию, увидит воочию то, о чём лишь читал в савельевской книге. Он увидит и Пьету в соборе Святого Петра, и «Святое семейство» в Уффици, и Давида в Академии, и Сивиллу Дельфийскую в Сикстинской капелле, и Снятие с креста в музее при соборе Санта Мария дель Фьоре. Вспомнит сказанные однажды Микеланджело слова: «О, скольких ещё моё искусство сделает глупцами!». Отправляясь затем в Венецию, Широкорад горько усмехнётся: «Рождает жажда жажду – я же стражду».

      Дорогой он перечитает новеллу «Смерть в Венеции». И слова Томаса Манна зазвучат в нём, когда Венеция откроется: «Итак, он опять видит это чудо, этот из моря встающий город, ослепительную вязь фантастических строений, которую Республика воздвигла на удивление приближающимся мореходам, воздушное великолепие дворца и мост Вздохов, колонну со львом и святого Марка на берегу, далеко вперёд выступающее пышное крыло сказочного храма и гигантские часы в проёме моста над каналом…Это была Венеция, льстивая и подозрительная красавица, – не то сказка, не то капкан для чужеземцев; в гнилостном воздухе её некогда разнузданно и буйно расцвело искусство… Венеция больна и корыстно скрывает свою болезнь…»

      Тогда, во время первой прогулке по городу, проходя вдоль Канале Гранде, по мостам, по площади Сан-Марко, там, где когда-то проходил и Достоевский, Александр Иванович осознает, наконец, что же всё-таки для его бывшего командира значило: ощутить человека.

      Ожила корабельная связь.

      – Слушать в отсеках, говорит командир… Товарищи краснозвёздцы, Фареро-Исландский рубеж форсирован. Благодарю за службу! Итак, мы вышли на просторы Атлантики. Но впереди ещё главный противолодочный рубеж вероятного противника… И поэтому задача прежняя: не позволить кому—либо превратить нашу страну «в одинокую пустыню с последним плачущим человеком…»

      В громкоговорителе как будто что-то дзинькнуло, звякнуло, и экипаж тотчас узнал хрипловатый голос Пороховщикова: «Всех свободных от несения вахт прошу собраться в кают-компании… Праздничный обед по случаю дня рождения командира начнётся через семнадцать