Дальгрен. Сэмюэл Дилэни

на набережной Каракаса, где он не смог доесть. – Я поэтому спустился.

      Где-то умолк шум воды. Истекая влагой со светлых волос на плечи, в комнату нагишом вошел мальчик, подобрал черные джинсы. Поблескивая, замер на одной ноге. Глянул на Шкедта, улыбнулся; затем его ступня – бурсит, кривые пальцы, длиннющая лодыжка (трижды обернутая собачьим строгим ошейником) – нырнула в джинсу.

      – На жильцов сверху? – Мужчина с усмешкой потряс головой. – Те еще гуси, небось, – нам сюда долетает. Что они там вечно друг с другом делают? Эй, а пыхнуть хошь? Слышь, Кумара, притарань нашему другу дунуть. И мне притарань. – Девушка удалилась. – Ты как по шмали-то, чувак?

      Шкедт пожал плечами:

      – Вполне.

      – Ну а то. Я и подумал, что по тебе заметно. – Мужчина ухмыльнулся и большими пальцами уцепился за пояс джинсов без ремня; на основных фалангах вытатуировано «друг» и «враг». Между большим и указательным на левой руке – большая красная «13». – Оттуда такой гвалт; он что, ночью ее побил?

      – Чего? – переспросил Шкедт. – Я думал, это вы тут галдите.

      Кто-то сказал:

      – Ой, ты чё, там еще рыдали всяко-разно и что-то грохало.

      А еще кто-то:

      – Слышь, Тринадцать, отсюда наверх тоже, небось, странная фигня прилетает.

      Второй голос был знакомый. Шкедт поискал источник.

      На нижней койке, в тени, сидел разносчик газет Жуакин Фауст – и теперь он приветственно воздел палец:

      – Как оно, шкет?

      Шкедт оторопело ему улыбнулся.

      В койке, на которой сидел Фауст, кто-то лежал.

      Кумара притаранила стеклянную бутыль с пластиковым шлангом и латунной чашкой в резиновой крышке.

      Тринадцать все это у нее забрал.

      – Бульбулятор, ёпта, – и вот казалось бы, что стоит воды в него налить, или вина, или хоть чего. Тоже мило, меж прочим. Ликер какой мятный. – Он тряхнул головой. – Ни у кого минутки лишней не найдется. – Он чиркнул спичкой по стене. – Хар-роший у нас гаш. – И поджал губы на шланге. Пламя над латунью внезапно перекувырнулось. В бутылке заклубилась серость. – Валяй! – губами сложил он, втянув подбородок.

      Шкедт взялся за теплое стекло и всосал сладкий бледный дым.

      Воздушная дуга под грудиной затвердела: дыхание задержано, нёбо напряжено, спустя секунд десять на пояснице проступил пот.

      – Пасиб!.. – Дым вырвался из носа.

      Бонг откочевал к остальным.

      – И чё у тебя там за работа?

      – Эй, Тринадцать, он жрать-то будет? – окликнул кто-то из кухни.

      Через дверь Шкедт разглядел эмалированную плиту в жженых зализах.

      Мальчик из душа наклонился застегнуть сапоги.

      – Секунду, ща помогу. – Заправил штаны в голенища и выпрямился. Почесывая мокрый живот, забрел внутрь и спросил: – Так что у тебя там за говно?

      – Я им мебель двигаю, – сказал Шкедт. – Тринадцать – это ты?

      Тринадцать воздел татуированную руку, щелкнул пальцами.

      – А то. Пошли, заходи, присядь. – Девушка с бонгом перешла к Тринадцати, и тот протянул бонг Шкедту. – И дунь-ка еще.

      Шкедт