Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке. Шарль де Костер

Дрожу вся, молю деву святую… смилостивься… Всё напрасно… Нет для него ни стен, ни оград, ни дверей, ни окон. Пробирается всюду, точно дух… Скрипит лестница… Вот взобрался ко мне на чердак, где сплю, схватил руками – твёрдые, холодные, как камень. Лицо ледяное. Целует – мокрый, точно снег. Земля под ногами так и ходит; пол качается, как челнок в бурю…

      – Каждое утро ходи в церковь, – сказал Клаас, – моли Христа спасителя об избавлении от духа преисподней…

      – Он такой красавчик, – сказала она.

      IX

      Уленшпигель, отнятый от груди, рос, как молодой тополёк.

      Клаас уже не так часто целовал его, но, любя его, делал строгое лицо, чтобы не избаловать мальчика.

      Когда Уленшпигель приходил домой и жаловался на синяки, полученные в товарищеской потасовке, Клаас давал ему подзатыльник за то, что он сам не вздул других, и при таком воспитании Уленшпигель стал смел, как львёнок.

      Если отца не было дома, Уленшпигель просил у матери лиар на игру. Сооткин сердилась и говорила:

      – Что там за игры? Сидел бы лучше дома, щенок этакий, вязал бы вязанки.

      Уленшпигель, видя, что ничего не получит, подымал дикий крик, но Сооткин гремела своими горшками и сковородками, которые мыла в лохани, делая вид, что ничего не слышит. Уленшпигель начинал реветь, и тогда мать отказывалась от своего притворного жестокосердия, гладила его по головке и говорила: «Довольно с тебя денье?» А надо вам знать, что в денье шесть лиаров.

      Так проявляла она свою чрезмерную любовь, и, когда Клаас уходил куда-нибудь, Уленшпигель верховодил в доме.

      X

      Однажды утром Сооткин увидела, что Клаас шагает по кухне с понурой головой, совершенно поглощённый какими-то мыслями.

      – Чем огорчён ты, милый? – спросила она. – Ты бледен, раздражён и рассеян.

      Клаас ответил тихо, тоном ворчащей собаки:

      – Опять собираются восстановить эти свирепые императорские указы. Снова смерть пойдёт гулять по Фландрии. Доносчики получают половину имущества своих жертв, если их состояние не превышает ста флоринов.

      – Мы с тобой бедняки, – заметила она.

      – Им и это пригодится. Есть мерзавцы, коршуны и вороны, живущие стервятиной, которые и на нас рады донести, чтобы разделить с его святейшим величеством мешок угольев, точно мешок червонцев. Много ли было у несчастной Таннекен, вдовы портного Сейса, умершей в Гейсте, где её живою закопали в землю? Латинская библия, три золотых да немножко утвари из английского олова[29], которая приглянулась её соседке. Иоанну Мартенс сожгли как ведьму, сначала её бросили в воду, но она, видишь ли, не тонула, – и в этом было всё её прегрешение. У неё было два-три колченогих стула и семь золотых в чулке; доносчик захотел получить половину. О, я мог бы рассказывать тебе до завтра. Но надо убираться, милая: после этих указов невозможно жить во Фландрии. Скоро каждую ночь будет ездить по городу возок смерти, и мы услышим, как в нём будет стучать её сухой костяк.

      – Не пугай меня, милый муж, – ответила Сооткин. – Император – отец Фландрии

29

«Утварь из английского олова» – высоко ценилась в ту пору как нержавеющая. Со времён древнего Рима олово вывозилось из Британии.