Из записок Лаврентия Берии. Александр Семёнович Черенов

заменил почти всех членов ЦК!

      – Не я, а съезд и пленум!

      – Конечно, «съезд и пленум», когда везде – твои люди!

      Несмотря на содержание ответа, я порадовался за Нестора: он даже покривил щекой. Всё – какое-то оживление.

      – Не мои: советские!

      – Ах, «советские»?!

      Недолго щеке Лакобы было суждено кривиться в одиночестве: теперь гримасой было искажено всё лицо. Жаль, только, что гримасой негодования.

      – Из шестнадцати членов ЦК Грузии, избранных в июне тридцать пятого, не осталось почти ни одного! Они, что, все антисоветские?!

      – А они, что: полагали членство в ЦК пожизненной синекурой?!

      Я тоже перестал улыбаться: каков привет, таков и ответ.

      – Все эти бездельники и болтуны вдруг решили, что они и есть «ум, честь и совесть нашей эпохи»! Ни с того, ни с его они стали думать, что не бездельничают, а оппонируют и даже «выступают с принципиальных позиций»! А право на оппозицию надо ещё заработать!

      – Ах, «заработать»?! – взвился Нестор. – И чем же?

      – Делом! – «приговорил» я. – А ещё больше мозгами!

      – И кто же будет «начислять трудодни»?

      Нестор даже расщедрился на некое подобие ухмылки.

      – Уж, не ты ли?

      – Нет, не я: результат работы! Тот, который одобрит партия и народ. Ну, или хотя бы заметит! Словом, люди, для которых мы и работаем!

      Некоторое время Лакоба разевал рот, уподобляясь рыбе, выброшенной из воды на берег. У него явно не находилось контрдоводов.

      Наконец, один нашёлся. Правда, «не из той оперы».

      – Ты всех душишь! Ты не даёшь никому дышать!

      За время в работы в ЧК я как-то привык к конкретике: «кто, сколько, чего и как». С тех пор я не люблю этих «обобщений» типа «весь советский народ», «все, как один», «в единодушном порыве». «Ты всех душишь», «ты не даёшь никому дышать» – из того же «лукошка». Фамилии всех «задушенных»? Список тех, кому «трудно дышать»?

      Я усмехнулся.

      – Что-то не вижу я ни на одном из твоих «подзащитных» ни удавки на шее, ни камня на груди! Приведи ко мне хотя бы одного «удавленного» или страдающего «лёгочной недостаточностью» по моей вине!

      Нестор опять позевал – и остался без текста. Я понял, что в таком ключе ни до чего хорошего мы не договоримся, а будем только усугублять. Поэтому я подошёл к нему, и примирительно обнял его за плечи.

      – Нестор Аполлонович, не кажется тебе, что для такой беседы мы слишком трезвы? Марта Виссарионовна приглашает тебя к нам на ужин. Будет твоё любимое!

      – ? – слегка оживился Лакоба.

      – Жареная форель и кахетинское.

      Лакоба нахмурился и опустил взгляд. Но я не собирался отступать.

      – Пошли, Нестор: будет и сыто, и пьяно.

      Марта Виссарионовна – это моя мама. Она постаралась на славу: обед удался – в отличие от разговора. Форель мы уели, бутылку распили, а разговор, как ни клеился, так и не склеился. Лакоба отделывался от меня односложными