За то, что дорого. Корней Азарофф

за главного?

      Я услышал, как кто-то поднимается по ступенькам крыльца, и чуть отошел от входа. Как раз вовремя. Дверь снова скрипнула, и в комнату шагнул маленький человек в высокой коричневой шляпе. Редко кто отваживался носить высокие шляпы в те времена – вокруг было слишком много желающих пострелять по ним. Я имею в виду шляпы.

      В вошедшем я моментально и, как оказалось, абсолютно безошибочно признал начальника станции.

      Холодные глаза смотрителя скользнули по кожаным сумкам.

      – Почта? Хорошо.

      Он строго глянул на своих курьеров:

      – Собирайте карты и идите седлать лошадей. Сейчас будете у меня работать.

      Пучеглазый сгреб в охапку замызганные прямоугольники, сунул их как попало в нагрудный карман рубашки, и трио торжественно удалилось.

      Смотритель снял шляпу, бросил ее на стол и протянул мне руку:

      – Джим Баррет.

      Я во второй раз за сегодняшний день представился и обменялся с ним рукопожатием. Затем передал ему сумку с письмами и, сев на один из стульев, стал терпеливо ждать, пока Баррет внимательно изучит имена и фамилии тех, кому предназначались бумаги.

      – Слава Богу, ничего срочного. Местная почта, – сказал он и вдруг добавил: – Мы тут пробуем немного поменять систему.

      – То есть? Как это – поменять?

      – На удаленные ранчо мы сейчас письма доставляем сами, а не ранчеры приезжают к нам. А те, кто поближе живут, те, да – свою корреспонденцию по-прежнему забирают лично.

      Он сложил все письма в аккуратную стопочку и, словно спохватившись, поинтересовался:

      – Поменяете пони и снова в путь?

      И вот тут я поведал ему грустную историю о том, как один парень всадил пулю в голову своей самой лучшей лошади, потому что та сломала ногу.

      – Понимаю, – он кивнул. – Но пони у нас есть, так что будет, на чем добраться обратно…

      – Я думаю, не стоит беспокоиться, мистер Баррет, – перебил я его и вытащил из кармана куртки еще один конверт. – Я хочу попросить расчет. Здесь, – я протянул конверт ему, – соответствующие распоряжения.

      Он опять кивнул, но на этот раз медленней. Потом снял пояс, в котором носил деньги, расстегнул его и стал отсчитывать доллары, заработанные мною за этот перегон. В золотых монетах, ровной стопочкой выраставших на столе, было все: и снежные дни, с морозом, пробиравшим до костей, и ледяные дожди, от которых было не менее холодно, и страшные грозы, когда в ослепительных всполохах молний ты ощущал собственную ничтожность, и неуправляемые разливающиеся реки, оставлявшие после себя снесенные постройки и вывороченные с корнями деревья, и неистребимая пыль, намертво въевшаяся в одежду, и выматывающее солнце прерий, обжигающее полуденным зноем… Все было здесь, в этих долларах. Все это и многое другое.

      Я не стал пересчитывать деньги – и так видел, что здесь их столько, сколько надо.

      – Жаль терять хорошего курьера, – сказал Баррет на прощанье и снова пожал мне руку.

      – Наверно,