Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга вторая. Евгений Пинаев

вот, моя дорогая! Такие вот пироги и коврижки…

      Наконец электричка причалила к «до боли знакомой» платформе, и мы сошли на «обыденную землю».

      И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно, Одиссей возвратился, пространством и временем полный… И кое-какими финансовыми ресурсами. До вокзала я успел заглянуть в дристунчак-контору Прохора Прохоровича, где мрачный и злой Валя Кокин лепил панели. Зверем поглядывал на олигарха. Один такой взгляд достался и мне, но я-то слупил с Дрискина причитавшееся, а потому недовольство друга моей особой принял «индифферентно». Сунул деньги в карман и отвалил. Да и Дикарка так рванула поводок, что буквально вынесла меня на улицу.

      Наше возвращение к родным пенатам обошлось без оваций. Подруга принюхалась и позволила себя поцеловать, что было неплохим признаком, да и вообще признаком того, что я наконец в родном доме, где меня ждали.

      …В русской земле столько прелести, что всем художникам хватит на тысячи лет, но знаете, – добавил он с тревогой, – что-то человек начал очень уж затаптывать и разорять землю. А ведь красота земли – вещь священная, великая вещь в нашей социальной жизни.

Константин Паустовский

      В гостях хорошо, а дома лучше!

      – Ах, дома и солома едома! – жеманно поддержала Дикарка.

      – Хотел бы я посмотреть, как ты лопаешь солому! – окрысился философ, завидовавший нашей поездке, но не питавший любви к электричкам.

      – Я же – фигурально! – обиделась путешественница. – Ведь щиплешь же ты траву в огороде? Кто тебя заставляет?

      – Так я же свежую, в лечебных целях! – нашёлся Карламаркса. – Для профилактики желудка, а потом – выворачиваю его вместе с зеленью.

      – И всё равно, мон шер, – нашлась и она, – здесь свежая чистая трава, а что в городе? Загаженный парк! – добавила брезгливо.

      Наш ближний лес тоже не бланманже, подумал я, но всё же девственный в пределах, определяемых близостью к довольно большому скопищу людей и обилием приезжих горожан, которые предпочитают в летнее время мусорить и гадить на лоне природы. В основном, рядом с водоёмом, в котором регулярно плещутся и который так же регулярно, так же старательно, превращают в выгребную яму.

      – Ладно, не ссорьтесь, други мои, – прекратил я назревавшую ссору. – Мы – дома, а свой кров – это многое, если не всё.

      На душу снизошёл покой, но ей не сиделось на месте. И Карламаркса не отступал – совсем изворчался:

      – Да-а, вам хорошо! Вы-то размялись, а я тут сидел пень-пнём. Мне бы сейчас прошвырнуться!

      Меня осенило:

      – А не прошвырнуться ли нам, в таком случае, до леса?! Я, ребята, возьму этюдник и вдруг да напишу наконец первый уральский этюд?

      – Мысль, конечно, интересная, – заметил пёс-пессимист, – но как бы ты, хозяин, не сел в лужу. Наверное, забыл, когда в последний раз писал с натуры?

      – Ан нет, помню: на Волхове, в Старой Ладоге.

      – При царе Горохе! –