Зазеркалье. Лин Яровой

не сказал ни слова.

      ***

      Месяц спустя, за пару дней до Рождества я чуть не отрубил себе палец.

      Мы с Лидой готовили кролика на ужин. Накануне я купил набор новых ножей, и совсем позабыл, что к хорошему инструменту стоит относиться чуть более уважительно, чем к тем затупившимися ковырялкам, которыми я резал раньше. Я отвлёкся лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно. Со всего размаху полоснул по кроличьей тушке. Нож разрезал мясо, а заодно и половину мизинца.

      Сначала мир вспыхнул. Затем потемнело.

      Перерубил нерв.

      Я закричал, и от крика вернулось зрение. Крови было столько, будто мне оттяпали руку. На крики прибежала жена. Проигнорировав мои требования вызвать скорую, она прикоснулась к пальцу ладонями, и мне пришлось сжать зубы, чтобы не закричать снова. Мизинец стрелял электрическими разрядами, которые прошивали всё тело – от руки к позвоночнику до самого мозга. Любое движение – и казалось, я снова кромсаю себе нерв.

      Пока я поливал матом весь мир, Лида что-то шептала над раной. В какой-то момент я почувствовал тепло, заструившееся с её ладоней. Жар шёл от кожи Лиды к окровавленному мизинцу и дальше, по всему телу, пробирая каждую клеточку, волна за волной. Жар заглушал боль и разливался в груди, спускаясь в живот и ниже, а потом уходил в пол через ступни. Казалось, что на меня льют тёплую воду, ведро за ведром, только не снаружи, а изнутри.

      Боль прошла. Я не верил в это. Смотрел на палец и даже чуть-чуть шевелил им. Смотрел и не верил. Лида вычистила боль, выкинула её из тела вместе с тем жаром. Жена что-то ещё колдовала над раной, теперь уже более привычным способом. Она обработала порез, наложила швы, потом повязку…

      С того дня мы перестали ссориться.

      Я больше не называл Лиду мошенницей, зато стал называть ведьмой. С любовью, конечно. Что-то подсказывало мне, что не стоит звать её так без любви.

      Жена… Ведьма. Вскоре это стало привычным.

      ***

      В день, когда я впервые увидел, как Лида лечит, я заметил, что она достает карманное зеркальце-ракушку и притворяется, будто поправляет прическу. Это повторялось раз от раза, от больного к больному, словно тайный обряд. Лишь посмотрев в зеркало, Лида начинала лечить.

      Или не начинала.

      В тот раз к нам приехала супружеская пара. С ними был мальчик. Лет семи, не больше. Лида смотрела в отражение дольше обычного, а потом захлопнула крышку зеркальца и покачала головой. Она отвела родителей мальчика в сторону, и что-то прошептала им. Их лица вытянулись. Мать мальчика назвала Лиду сукой, и, схватив сына, выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.

      Мужчина оказался спокойнее. Он растерянно кивал, потом что-то спрашивал. В конце мужчина заплакал. Он сказал Лиде «спасибо» и, пожав мне руку, ушёл.

      Лида в тот вечер напилась. Я не трогал её. Знал, кого она увидела в зеркале. Когда привели мальчика, я и сам почувствовал запах реки, неизвестно откуда появившийся в комнате.

      ***

      Маятник больше не раскачивался. Он застыл внизу живота и гранитной плитой придавил меня к кровати.

      В растерянности я поискал глазами телефон.

      – Не