Пока играет скрипач. Вадим Бусырев

под длиннющим зенитным дулом. В моряки тянуло. Не удавалось никак. Были мы в восьмом классе, когда Гагарин в космос полетел. Радость, гордость, удивление – излишне это описывать. После первого спутника, Белки и Стрелки у нас, кажется, и сомнений не было, что наш и только наш человек будет там первым. А в космонавты ни я, ни мои ближайшие дружки, как-то и не мечтали попасть. Честно говоря, никто толком и не знал, куда подаваться с заявлением для этого надо было.

      Вот в физики к концу школы очень многие желали двинуть. На эти факультеты были конкурсы огромадные. Для облегчения попадания туда и ринулись все в ШРМ и на работу. За двумя годами стажа. И льготами при поступлении. Как только родители ни пристраивали своих чад придуриваться на двадцать три месяца. С учётом отпуска.

      Со мной уже ясно. Я после своего первоначального рабочего опыта до сих пор в глазах у собеседников вижу снисхождение. Как к придурку. Завязываю с кем-нибудь, к слову, разговор:

      – Да, я вот начинал трудиться в пятнадцать лет.

      Естественно, сразу спрашивают:

      – Где ж это?

      Предчувствуя дальнейший ход беседы, с тайной гордостью, якобы, сообщаю:

      – В Военно-медицинской академии. Ленинграда.

      Заинтересовываются далее на сто процентов все:

      – Это кем же?

      Думают, что уж, как минимум, я стал тогда опытным медбратом.

      А я – индеферентно так:

      – Слесарем.

      Тогда уже я стал проникаться к себе тайной гордостью. Может, выражение летучее – «слесарь-гинеколог» – берёт начало отсюда. Из моей рабочей юности. Больше мне себя тешить, похоже, особо и нечем. Только жаль очень. Авторства здесь мне не доказать.

      А к зенитчикам, из своих школьных товарищей, причалил я один. После военной Кафедры Ленинградского Горного института.

      Да, если уж сам Воланд с удивлением заметил: «Как причудливо тасуется колода!»[6] Так ведь это он, о ком сказал? А тут я про себя осмеливаюсь приплести. О слесаре-гинекологе. Но, правда, и о своих институтских друзьях и однополчанах тоже.

      Вот и удивительно мне: почему на кафедре военной в Горном решили готовить зенитчиков? В каком Министерстве, в какой мудрой похмельной чиновничьей головке такое решение сверкнуло? Нет, я очень этому рад. Истинно. Этим мне и моим друзьям судьба подкинула прорву интереснейших приключений. И всё же – почему? Почему не ракеты, не танки? Или сапёры? Геологи, горняки… К земле как-то ближе.

      Зенитки тогда стали нужнее. Это ясно. Но я знаю, что, к примеру, в Бонче[7] на «военку» заставляли ходить даже девушек, много стрелять из автоматов, и вообще всё у них было с каким-то пехотным уклоном. (Если и приврал чего – извиняйте).

      Мишутку Иванова спрашиваю, уже будучи в «сапогах», не единожды:

      – Слушай, разумный-благоразумный, систематизатор. Почему мы стали в небо пулять? А не рыть секретные совершенно штольни, шахты, туннели, например?

      – Э-э! Вадя, – закатывая глаза к этому самому небу, поучал меня

6

М. Булгаков. «Мастер и Маргарита». Глава 22, «При свечах».

7

7 «Бонче» – Ленинградский институт им. Бонч-Бруевича. Радиоэлектроника – их кредо было. Это я про них помню.