Пока играет скрипач. Вадим Бусырев

Цыган или цыганка?

      А Борька Попов, тот и взаправду прибыл в туристском снаряжении. И с рюкзаком. Абалаковским. И ему было на всех глубоко наплевать, чего о нём подумают. С высокой горки. В прямом и переносном. Вы уже догадались, почему? Правильно. Мы с ним жили потом в одном домике. И у печки, бывало, вспоминали его любимую:

      «Если друг оказался вдруг…»

      И он имел право напевать её.

      Скалы бухты Лиинахамари в свободные минуты облазил в одиночку.

      А Гришка Гарбузов, ну, бля, артист непризнанный! Где-то раздобыл старую суконную «москвичку». После войны комсомольцы такие носили. Как молодой Лановой в «аттестате зрелости». Портфель задрипанный. С материалами последнего съезда КПСС и уставом ВЛКСМ. Ясное дело, и со значком на этой самой «москвичке». Очки нацепил. Покойной тётки Цили, что ли? Потом все два года службы в подпитии сетовал:

      – Я чуть глаз не испортил в этих грёбанных очках. Старался, старался… И к Дьяку так припёрся, и к Ваське-замполиту. У меня ж призвание. Хотел вожаком быть.

      И волоокими зелёными арбузными зенками обиженно моргал.

      – Не вышло. А я человек тонкий, чувственный. Мог бы молодёжь повести. В светлое завтра.

      Один, пожалуй, Белоус только уже в форме лейтенантской и прибыл. Представлялся, будучи бывалым, повидавшим. Так его к нам и перебросили. Подфартило Мишане. Из Европы – да и прямо в ж…. Как он сам любил повторять:

      – Да… Бывает, бывает. И на «ё» – … и «я» – …, бывает.

      Ох, Ребята-товарищи. Как нам трудно с Вами будет. Чувствуете? Ужасно не собранно, не компактно у меня получается с пересказом Былого. А помочь ничем не могу. Терпите.

      Или плюньте, не терпите. Терпеть – вредно.

      Дьяк сидел в своём кабинете в шинели и шапке. Все уже в Печенге в шапках ходили. Осень выдалась холодная. Или это зима была ранняя?

      Доложил. Стою, молчу. Командир снял шапку. Она у него была общевойскового образца. Не заполярная, которая с длинными ушами, чтоб под подбородком застёгивать внакладку. «Полтора оклада»[3] называлась. Но очень щеголеватая была шапка. Специально отобранная, значит. Имел право, ничего не скажешь.

      Встал из-за стола. Подошёл ко мне. Внимательно осмотрел. Кабинетик был небольшой. Место не позволяло, а то он явно меня обошёл бы вокруг. Стройность, статность, осанка – были у Дьяка потрясающие. Голову держал всегда навскидку. Такой выправки, ни до, ни после видеть не довелось ни у кого. Мордой – вылитый горбоносый Гришка Мелехов. Но тот, судя по Шолохову, имел вислые плечи. Дьяк ни на грамм не ссутулился даже под ударом судьбы, что ожидал его в недалёком будущем.

      Вернулся к столу. Снял шапку. Пригладил чёрную прекрасную шевелюру. В обычном состоянии взгляд его был чем-то всё время мучительно озабочен. Это было обманчиво. Орать на всех подчинённых он умел залихватски.

      Спросил меня раздумчиво с оттенком жалости:

      – Вы ленинградец?

      Может, надо было браво заорать: «Так точно, товарищ подполковник!» Я почему-то на его же ноте, смущаясь, промямлил:

      – Да,

3

За Полярным кругом должностной оклад был в полтора раза больше, чем на Большой Земле. Это очень сильно душу согревало.