…Ваш маньяк, Томас Квик. Ханнес Ростам

звонить Стюре после шести вечера. Часы показывали без двух минут шесть. Я позвонил по телефону для связи с пациентами 36-го отделения. Стюре подозвали к телефону.

      – Я только хотел спросить, как ты себя чувствуешь после нашей встречи, – сказал я.

      – Спасибо, хорошо, – ответил он. – Я чувствую, что со мной происходит что-то хорошее.

      Голос Бергваля звучал бодро, и это придало мне мужества.

      – Я остался в Сэтере, – признался я. – Можно я приду навестить тебя завтра?

      Его ответ последовал незамедлительно, без малейших размышлений:

      – Приходи!

      Поворот

      – Я не совершил ни одного из тех убийств, за которые был осужден, и ни одного из всех остальных, в которых я сознался. Вот так обстоит дело.

      На глаза Стюре навернулись слезы, голос изменил ему. Он пристально смотрел на меня, словно пытаясь заглянуть мне в душу и понять, верю я ему или нет.

      Единственное, что я знал, – что он солгал. Но лжет ли он мне сейчас или лгал тогда, когда признавался? Или в обоих случаях? Ответа я не знал, но шансы разобраться во всем этом выросли на порядок.

      Я попросил Стюре рассказать мне всю историю с самого начала, чтобы я смог ее понять.

      – Когда я в тысяча девятьсот девяносто первом году попал в Сэтер, то питал надежду, что пребывание в больнице поможет мне сделать шаг вперед, лучше познать и понять самого себя, – неуверенно начал он.

      Его жизнь была сломана, самооценка упала до нуля. Он искал экзистенциального подтверждения, хотел стать кем-то, ощущать осмысленность бытия.

      – Меня давно интересовала психотерапия, в особенности психоанализ, и именно на этом пути я надеялся обрести веру в себя, – пояснил он.

      Один из врачей отделения, Чель Перссон, который, к слову сказать, не был психотерапевтом, сжалился над ним, однако Стюре очень скоро понял, что он не слишком интересный пациент. Когда Чель Перссон попросил его рассказать о своем детстве, Бергваль ответил, что у него не осталось никаких особых воспоминаний, – ничего, достойного внимания, в его детстве не происходило.

      – Довольно скоро я понял, что нужно предъявить свидетельства из детства, травматические воспоминания о драматических событиях. И какова же была реакция, когда я начал рассказывать нечто в этом духе! О, какой был успех!.. Потом речь пошла о том, что я сам подвергался сексуальным посягательствам и избиениям, в результате чего и стал преступником. История рождалась на сеансах психотерапии, а создание моих рассказов облегчалось бензодиазепинами.

      Стюре страдал зависимостью от бензодиазепинов еще тогда, когда поступил в Сэтерскую больницу в апреле 1991 года, и со временем препаратов становилось больше, а дозы увеличивались. По словам Стюре, это являлось результатом того, что происходило на психотерапевтических сеансах.

      – Чем больше я рассказывал, тем больше бензо мне назначали. А чем больше я их глотал, тем больше мог рассказать. В конце концов я получил практически неограниченный доступ к лекарствам – к наркотикам.

      Стюре утверждает, что постоянно пребывал