Прыжок в ледяное отчаяние. Анна Шахова

интерес к мальчишке, как только в холле показался один из замов руководителя крупного телеканала, прозванный в тусовке Бассетом за вислый подбородок и грустные собачьи глаза навыкате. Глаза казались не просто грустными, а выражавшими вселенскую тоску. Бассет сразу дистанцировался от присутствующих: забился в угол и загородился двумя «оруженосцами». Когда подъехал автобус, возле него, будто из-под земли, выросли папарацци с фотоаппаратами и бешено защелкали, справедливо ожидая скорейшего позорного изгнания. Впрочем, и расхристанный, ведомый под руки муж погибшей – Анатолий Сверчков, и заплаканный, с дергающимся лицом брат покойной – Валентин Михайлов, и его грузная одутловатая жена с потекшей косметикой – попали в объектив «коршунов».

      Гражданская панихида и отпевание прошли в гулком светлом зале с несколькими иконами на стенах и канунным поминальным столиком в ногах покойной. Виктория Михайлова выглядела юной и кроткой в белом платочке и с погребальным венчиком на лбу. Видя плачевное состояние родственников, гражданскую часть сократили до лаконичного, но яркого выступления Антона Протасова. Он вел себя предельно сдержанно и говорил, казалось, искренне о краткой, но знАчимой, плодотворной жизни талантливой журналистки и руководителя.

      Каким-то образом родственникам удалось получить разрешение в патриархии на отпевание самоубийцы, что церковными канонами строго возбранялось, если речь не шла о душевнобольных. Возможно, все списали на состояние аффекта. Священник, молодой, сосредоточенный, служил несуетно. Проповедь, хоть и заученную, сказал проникновенно, вызвав новый приступ плача в женской части прощавшихся. Экзотический незнакомец с челкой, державшийся за спинами коллег Михайловой, оказался одним из немногих, кто знал, в какие моменты кланяться попу, а в какие креститься. В конце отпевания он вместе с батюшкой забасил «Вечную память», заставив вздрогнуть стоящего рядом корреспондента новостей, который тяготился процедурой и давал себе обещания «на кладбища больше ни ногой».

      А потом началось самое тяжелое – прощание мужа с женой. Гроб давно уже должен был под «Реквием» Моцарта уехать в предназначенную для него печь, но Анатолий Сверчков, схватившийся за дубовый полированный край, пронзительно, ранено кричал без остановки в лицо умиротворенной Виктории: «Нет, нет, нет!»

      Его пытался отвести плачущий в голос Валентин и молодой смуглый паренек, лицо которого будто прыгало от сдерживаемых конвульсивных рыданий. Все время церемонии он стоял, не поднимая головы, и присутствующие не могли разглядеть юношу, который, как догадывались некоторые, являлся зятем Михайловой, Олегом Стрижовым.

      Анатолия Сергеевича с трудом оторвали от гроба, довели до стула в холле, заставили выпить лекарство. Препоручив свояка жене и зятю, Валентин в бессилии выбрался на улицу, трясущимися руками достал сигареты из кармана дубленки. Огонек ему поднес неизвестный парень с экстравагантной внешностью:

      – Примите мои соболезнования, Валентин