Все, что дозволено небесами. Татьяна Воронцова

не простил.

      – Чего «этого»? – подавлено спросила Дина.

      Оба невольно замедлили шаг.

      – Я привез человека, которого он не смог спасти. – Худое лицо Германа с тонкими резкими чертами казалось лицом короля лесных эльфов в зеленоватой тени деревьев. – Только и всего.

      – Но разве ты виноват?

      – Не думаю, что он рассуждал в таком ключе: виноват, не виноват… Наше знакомство состоялось при дерьмовых обстоятельствах, и это первое впечатление застряло у него в мозгу.

      Они шли молча до тех пор, пока впереди не показались первые деревянные дома, стоящие на улице Ивана Сивко.

      – И все же. После того, как Леонид выздоровел, почему вы остались на острове?

      Герман поправил ремень этюдника, висящего на левом плече. На его выразительном лице появилась легкая гримаска.

      – Потому что я дал слово Аркадию. У Леонида, помимо наркотиков, были другие проблемы, серьезные проблемы, и Аркадий сказал, что готов помочь, но с одним условием. Я останусь на острове, независимо от того, останется ли здесь Леонид. Ну, и я согласился. Правда, я пообещал, что останусь на ферме… – Он слегка усмехнулся. – Но по ряду причин это оказалось невозможным.

      – А зачем ему было нужно, чтобы ты остался? На ферме или на острове.

      – Мы являем собой прекрасный пример заклятых друзей. Вместе плохо, но врозь еще хуже.

      – Забавно. Никогда не наблюдала такого в реальной жизни. Только в кино.

      Он не стал развивать эту тему. Еще раз поправил этюдник и, глядя Дине в глаза, проворчал:

      – Ладно, наживка, до завтра.

      – Ты позвонишь?

      – Да. Вечером закончу твой портрет и завтра принесу его тебе.

      – Что, прямо в коттедж?

      – Да.

      – С ума сойти! А ты не боишься, что я тебя соблазню?

      С глубоким вздохом он повернулся и зашагал по дороге вдоль берега.

      Когда он работал в своей мастерской на втором этаже, к нему входили на цыпочках, предварительно постучавшись. Никаких требований и ультиматумов, просто так сложилось. Согнутым указательным пальцем Нора стукнула три раза по дверному полотну и, услышав невнятное бормотание, в котором не было ни малейшего недовольства, только безмерная усталость, вошла.

      То, что она увидела, напомнило ей кадры из фильма «Модильяни» Майкла Дэвиса. Темноволосый художник с изможденным лицом и безумным взглядом, стоящий перед мольбертом с палитрой в одной руке и кистью в другой, в финальном приступе творческой одержимости наносящий на холст резкие, нервные мазки. На столе – опустошенная на две трети бутылка красного вина. Запах масляной краски, смешанный с запахом дыма от выкуренных сигарет. Воздух, раскаленный от страсти.

      – Можно? – спросила Нора, глядя на картину.

      Спросила и услышала в своем голосе дрожь. Нельзя сказать, что она чувствовала себя нормально.

      – Да, конечно, – откликнулся Герман. – Я как раз закончил.

      На нем были старые синие джинсы, застиранные до голубизны, в которых он всегда работал дома, и черная футболка с коротким рукавом. Нора любила эти джинсы. Они великолепно сидели на стройных бедрах Германа, великолепно