Все, что дозволено небесами. Татьяна Воронцова

предательски задрожал, и она умолкла, хотя сказала далеко не все, что хотела сказать.

      Герман замер с горящей сигаретой в руке.

      – Что значит освободить помещение?

      Нора натянуто улыбнулась.

      – Собрать вещички и уйти. Вернуться на ферму.

      – Это твой дом. С какой стати тебе уходить?

      – Нет, Герман, – мягко произнесла Нора. – Это твой дом. Твой и твоего друга Леонида. Потому что он куплен и отремонтирован на ваши деньги. А я живу здесь только потому, что ты выбрал меня. Если бы ты выбрал другую, здесь жила бы другая. Понимаешь? Тот же дом, другая женщина.

      Он покачал головой.

      – Давай без глупостей, прошу тебя.

      – Давай. – Нора встала, одернула футболку. – Какие у тебя планы на завтра?

      – Мы с Диной договорились встретиться. Я буду писать ее портрет.

      – Ты… что?

      – Буду писать ее портрет. – Голос Германа звучал монотонно, как голос человека, который уже замучился повторять одно и то же. – Не делай из этого трагедию, ладно?

      – Ладно.

      Нора кивнула и на негнущихся ногах двинулась в обход стола к двери.

      4

      Он нанес на грунтованный картон последние мазки, тщательно вытер кисть, положил в коробку к остальным кистям и принялся оттирать заляпанные масляной краской руки.

      – Все? – спросила Дина, наблюдая за тем, как он пропитывает растворителем белую хлопчатобумажную салфетку, которую выдала ему с утра Марго. Ожесточенно трет салфеткой пальцы, один за другим, и она покрывается разноцветными пятнами и разводами, точно смятая иллюстрация к сновидениям психотика. – Можно двигаться и разговаривать?

      – Как будто до этого ты молчала.

      Спрыгнув с большого пня, где сидела без малого три часа, Дина подошла, чтобы взглянуть на портрет.

      С картины ей ответила взглядом юная демоница, окруженная зелеными языками пламени. То есть это была, разумеется, листва деревьев и кустарников, на фоне которых позировала Дина, но с легкой руки художника она превратилась в огонь. Хризолитовые блики отражались в глазах модели, плясали на прядях растрепанных волос.

      Наклонившись к портрету, Дина вдохнула запах свежей масляной краски. Последние мазки еще поблескивали.

      – Герман, ты гений!

      Он скорчил гримасу.

      – Я хороший художник, вот и все.

      – Вот, значит, как ты меня видишь, – задумчиво произнесла она, отступив на шаг и не спуская глаз с картины.

      Герман расстегнул рюкзак, достал оттуда пластиковую бутылку с водой, кусок мыла в целлофановом пакете, белое вафельное полотенце и протянул все это Дине.

      – Полей мне на руки.

      – Что? Ах, да… Конечно.

      Пока он тщательно намыливал и ополаскивал руки, стараясь избавиться от запаха растворителя, Дина молчала. Проникающее сквозь кроны деревьев солнце золотило ее светлые волосы. Чуть дальше, за рощей, в десяти минутах ходьбы, находилась валунная дамба, соединяющая Большой Соловецкий с островом Большая Муксалма. Они уже договорились