Москва – Таллинн. Беспошлинно. Елена Селестин

Смотря как жить. Почему в Таллинне все так хорошо сохранилось? – спросил балагур обиженно.

      – Эстонцы берегут свою историю, культуру, – ответила Лариса. «В отличие от некоторых», добавила она про себя, почувствовав раздражение.

      – Думаю, у вас время медленнее течет, и народу теперь мало, говорят, вы всех русских выгнали, – высказался солидный господин. Он все осматривал медленно, основательно, его жена много фотографировала. Лариса привычно проигнорировала выпад насчет русских.

      – Уникальная сохранность архитектуры…результат политики местных властей, достаточных средств, выделяемых на поддержание и ремонт исторической части города. Сохранены две трети средневековых домов, вдумайтесь, это все строения пятнадцатого века! – сегодня ей хотелось провести экскурсию формально и побыстрее. Не было настроения долго смотреть на туристские физиономии. – Пройдем к храму Святого Николая, «Нигулисте». Это наш самый крупный музей средневекового искусства, здесь три наиболее ценные произведения того времени, оставшиеся в Эстонии. Прежде всего, алтарь, заказанный для храма Нигулисте Большой гильдией и Братством Черноголовых и выполненный в 1482 году знаменитым любекским мастером Херменом Роде, – рассказывала Лариса на ходу. – Еще один алтарь, посвященный Деве Марии, конца XV века, тоже принадлежал Братству Черноголовых. Помните здание Братства, что мы видели на улице Пикк? «Черноголовые» на протяжении пяти веков покровительствовали искусству. И, наконец, в музее Нигулисте мы увидим единственную в своем роде картину.

      В храме она выстроила группу перед картиной «Пляска смерти»:

      – Неизвестно, художник из Любека в 1430-м году сам придумал написать полотно “Bal macabre” или то был заказ какого-либо ордена. Возможно, появлению шедевра мы обязаны заказу городской гильдии похоронщиков: по этой картине можно изучать погребальную культуру Средневековья. Полотно символизирует бренность жизни и неизбежность смерти, не выбирающей между богатыми и бедными, знатными и крестьянами.

      Она всегда мерзла перед этой картиной, и сейчас сквозь подошвы туфель заполз холод.

      – Может, церковь хотела припугнуть прихожан, мол, несите скорее ваши денежки, пока живы? – спросил балагур.

      – Уцелело семь с половиной из тридцати метров картины, известно также, что в Любеке хранился второй экземпляр произведения, сгоревший во время Второй мировой… изображены люди разных классов, возрастов и сословий…второе значение этой картины было открыто недавно…ожидание второго пришествия…

      Лариса запнулась. «Второй, второй», – слышалось ей. От ее голоса отделился другой, долго молчавший, тоже ее. Голос звучал полноценно, наполнено:

      – Тэре, Лариса.

      Она успела подумать, что страшноватая картина “Bal macabre” возбудила у нее в голове некий центр, и теперь приветствие, произнесенное голосом, о котором мечталось так часто, произнеслось вслух. Она обернулась – голос шел из свободного пространства церкви.

      Экскурсанты вяло переминались с ноги