Звукотворение. Роман-память. Том 1. Н. Н. Храмов

горсточка чудом-юдом «обласканная», несколько сирот и калек. Кровавый булыжник под свинчаткой в рост пошёл! Матёро, зримо, несокрушимо в горюшке – Толя Глазов был в их числе: сперва Трофим Бугров, а потом, когда Трофима забили, брат Тамарин Евсей телами своими маленько, но прикрывали пацана, дыхание ему сберегли… Прошка – тот давно уже помертвело коченел в грязюке, куклёнком поломатым валялся.

      Наизнанку, наизвороть, на безогляд весь пустошь зияла – бурелома печать. Лентой широченной от горизонта до горизонта и дальше разрубала пополам бел-свет, тайгу, что тысячествольно облапила, облепила-обкряжила с обеих сторон эту столбовую в никуда стезину пластом. Повыворочено, поколото, покрошено-искромсано – жуть! Ни двора, ни кола! Ни Зацепины глазу, ни отдушины сердцу! Ни-че-го-шень-ки. Расшвырено, разодрано кругом.

      С проткнутыми (пиками словно) насквозь животами шагах в сорока… да и рядом, впрочем, вот, под рукой буквально, в позах неестественных – солдаты, штатская сволочь разная; ещё несколько трупов обтыкали здоровнющий кедр – устоял, брат, в штормину заайвазовскую – неокеанскую! – из спин, боков, бёдер, пахов торчали таким же образом коряги, сучья, похожие на кости… кстати, настоящие кости также имелись-серели – из ран, рвани телесной наружу продирались, в струпьях, в крови-мясе; то тут, то там, изувеченные, с пеной красной на мордах, подёргивались конвульсивно лошади – сёдла съехали на бок, сёдел нет, крупы стёсаны будто; в нескольких местах, куда попадали головни, раздутые напором воздушным, занимались ростки полымей, но не огневели, не сухо потрескивали, а тотчас рыжели, чернели, ибо мокро-сыро повсюду после дождичка не в четверг… оттого и гасли с шипением змеиным, ядным… придавленно, понуро смотрел колокол без опор привычных – языком вываливалось из зёва распахнутого било, словно колпак тужился сказать людям что-то важное, да уже не мог – выжгли, вытравили до дондышка железную волю его.

      Подслеповато блестела высокая трава – не зелёная, не изумрудно-сочная – бесцветно-тёмная, либо от крови бурая. На ней, не то взлохмаченной, не то, наоборот, буреломом расчёсанной (там, где не кошена была!), появились и непривычно в глаза кидались странные совершенно, новые, посторонние вещи, предметы, занесённые сюда из иных далей: вперемешку со «своими» развалинами, руинами, на раздолбанном фоне их эти редкие, посеянные сверху обломки труб, изгородей, куски штукатурки и даже битые стёкла, не говоря о чужих всмятку петухах с насестов, да кошках-собаках, шм-мякнутых оземь, гляделись дико, несуразно. Чужеродно. А вот собственного, за что мог бы зацепиться взорушко очий, как раз и осталось, почитай, ничего – Бог весть, куда отсель зашвырнуло! Родимыми являлись блёклые, заштрихованные будто, залысины подворий без частоколов, поленниц, также – вырубка. Странно: в первые минуты «прогалины» сии также казались будто занесёнными – откель?! – ибо не просто растворялись в общем хаосе пустоты народившейся, но обрушились буквально громом среди ясного неба, не вписались в привычные виды, картинки знакомые-милые. Плюс – веяло от них замогильным… Последнее обстоятельство являлось