Оттепель не наступит. Даша Пац

из спальни. Чтобы поняла, запомнила, как вести себя неповадно.

      Но я стою и не помню ничего, кроме его озлобленного лица. Начинаю всхлипывать. А через секунду чувствую, как намокают щёки. Пока, наконец, робкие слёзы не превращаются в истерику.

      Папа вылетает из своей спальни, громко хлопнув дверью.

      – Хватит ныть! Ты разбудишь Агату! – рычит он, но сестренка уже, итак, проснулась и стала хныкать.

      Я, чувствуя затылком, что меня ждет, инстинктивно сжимаюсь и жмурюсь. Через секунду отец хватает меня за маечку и тянет так, что швы врезаются в подмышки.

      – Папочка, не надо, – умоляю я.

      – Почему ты никогда не слушаешь? – злится отец и трясёт со всей силы.

      У меня начинает кружиться голова. Плач Агаты, кажется, слышит вся округа. Отец со всей силы толкает меня, и я ударяюсь спиной о дверной косяк. Боль пронзает позвоночник, и я плачу ещё сильнее. Знаю, что в моих интересах сейчас же заткнуться. Но не выходит.

      – Прости, папочка, – лепечу я.

      Но он только ходит из стороны в сторону, отбивая пальцами нервный ритм на второй ладони. Спина болит нестерпимо.

      – Папа, мне так больно.

      Агата уже не просто плачет – она кричит, словно её режут. И тут я слышу папин крик, а за ним – ослепляющая всепоглощающая боль. Отец не нашёл способа выместить злость лучше. И изо всех сил замахнувшись, влепил мне пощёчину. Через секунду папа с ужасом понимает, что натворил, подхватывает меня на руки и бежит в ванную. Кровь заливает нос и рот. Я плохо соображаю. Но отчетливо помню его бессвязные извинения и пронзительный крик Агаты, который заглушает всё.

      Я тряхнула головой и подскочила с кровати. Больше папа никогда не поднимал на меня руку. Видимо, понял, что так делать нельзя. Но это вовсе не значило, что мне здесь хорошо жилось. Я тихо поцеловала Агату в лоб, наспех натянула штаны, кофту и выскользнула из комнаты. «Напишу сообщение с извинениями позже», – проскочила мысль. В коридоре на полу стоял ночник, который переливался всеми цветами радуги. Похожий был у нас в детстве. Я со всей дури зарядила его в стену в один из плохих дней. Агате он нравился. Поэтому уже к следующему вечеру по настоятельной папиной просьбе я принесла домой такой же.

      На цыпочках добралась до шкафа, в приглушённом свете еле нащупала свою куртку среди вороха верхней одежды, натянула шапку и уже стала открывать дверь.

      – Сбегаешь? – тихо спросил папа.

      Я вздрогнула и выругалась:

      – Чёрт бы тебя побрал!

      – Ты как всегда красноречива, – хмыкнул отец и выглянул из кухни.

      Он был одет в старый халат, который носил ещё во времена моего детства, а в руках нежно покачивал бокал. Не сложно было догадаться, что за напиток был туда налит.

      – Незачем так пугать, – огрызнулась я, а затем чуть мягче сказала: – у меня срочные дела.

      Папа зло хохотнул и сделал глоток. Я кивнула на фужер.

      – И давно ты на стакане?

      – Не тебе меня поучать, – ответил он и немного пошатнулся.

      Видимо, это была далеко не первая порция.

      – Разве