Каратель. Иван Тропов

«сударь», сказанное без тени иронии. Словно вырвалось из каких-то далеких времен, когда это было обычно…

      Она взяла себя в руки. Уставилась в стол перед собой, положив пальцы на край столешницы. Длинные, тонкие. И спокойные. Когда она заговорила, слова падали тихо и мягко, как снег:

      – Не нужно этого… Влад.

      Она помолчала. Я стоял рядом, разглядывая ее красивые пальцы. Она перебрала ими по краю стола, как пианист, пробующий клавиши.

      – Боги играют в странные игры, Влад. Я не искала вашего общества, да и вы моего, уверена, тоже не жаждали, если бы не какие-то обстоятельства, вынудившие вас вернуться. Но раз ниточки наших судеб переплелись, и, кто знает, возможно, надолго, давайте не мучить друг друга сверх необходимого… Если я сейчас обидела вас, простите. Я постараюсь быть осторожнее. А вы… вы меня очень обяжете, если будете обращаться ко мне… просто по имени. Диана.

      Диана… Странное имя. Редкое.

      Но красивое. Как и ее длинные пальцы.

      – Хорошо… Прошу прощения, Диана.

      Она вскинула на меня глаза, и на этот раз не отвела взгляд – и я понял, что она куда сильнее, чем мне казалось. Если сейчас в ее глазах и был испуг – то очень глубоко. Глубже, чем я мог заглянуть. А вот что там было…

      Кажется – или там промелькнул вполне добродушной интерес? Приятное удивление?

      Сейчас, в теплом свете камина, ее глаза были глубокого миндального оттенка, с зеленоватыми прожилками-лучиками, расходившимися от зрачков.

      Она улыбнулась, и на этот раз ее улыбка не взбесила меня. Это была совсем другая улыбка.

      Но она уже не смотрела на меня. Втянула ноздрями воздух.

      – М-м-м!

      Взяла нож, половинку булочки, стала намазывать масло.

      Я сообразил, что как зачарованный смотрю на ее пальцы – длинные и ловкие. Она касалась серебряного ножа самыми кончиками, но управлялась с ним удивительно ловко.

      Я обошел длинный стол и сел с противоположного края.

      Сидел и смотрел, как она ела. Мне есть совершенно не хотелось.

      Мне вообще ничего не хотелось… Разве что – каким-то чудом вернуть все на неделю назад, когда Гош нашел машину жабы и усатого.

      А лучше на три. Вернуться в ту ночь, когда я в первый раз влез в этот дом.

      Вернуться – в тот миг, когда я стоял на краю ее личного погоста и решал, что делать дальше.

      Вернуться – чтобы повернуться к дому спиной и уйти прочь. Чтобы не было ничего, что случилось потом.

      Чтобы я мог забыть все то, что есть сейчас, как бредовый сон – и оказаться в городе.

      В доме Старика, и чтобы он разливал чай, и поскрипывало его кресло-качалка, и пахло бергамотом и старыми книгами…

      Она вдруг положила нож, аккуратно закрыла баночку с вареньем. Отодвинула от себя стакан и бутылку с молоком.

      И посмотрела на меня. Очень серьезно.

      – Мальчик. Упрямый и совсем одинокий мальчик…

      Я тряхнул головой, прогоняя слабость. Заставил себя улыбнуться и, как мог мягче, сказал:

      – Не такой уж одинокий, мой ручной паучок.

      Она