Я хочу ребёнка. Катарина Вадимовна Салазкина

Анатольевна, которая в хвост и в гриву гоняла меня с этими бесконечными эссе. Не Татьяна Анатольевна, у которой мне было совсем не стыдно получить «четвёрку». Не Татьяна Анатольевна, которая критиковала меня за слишком скромный французский маникюр, но растрогалась при виде белого платья. Только не моя свекровь, которая в итоге смягчилась и сказала, что хочет внучку. Не внука, а именно внучку. «Ты уж постарайся» – и она подмигнула. Я даже не поверила в первый момент.

      Да она даже не болела ни разу за всё то время, что я её знала!

      Скорая приехала через двадцать минут. Татьяну Анатольевну, белую, как мел, быстро отнесли на носилках, и я представляла, как ей в машине прикладывают к груди эти штуки, похожие на утюги, и кто-то нервно командует «разряд». Глеб и Андрей Вячеславович сели в машину вместе с врачами, а я, в своём безумно красивом и безумно неудобном платье, вместе с папой поехала за скорой в машине того самого врача (он оказался непьющим и сам сел за руль). Мама осталась решать организационные вопросы: кто-то же должен был остаться.

      Пока мы ехали, до меня начало доходить, что всё очень серьёзно.

      – Она что, может умереть? – ахнула я. Доктор покосился в зеркало заднего вида как-то неодобрительно и долго не отвечал.

      – Да, может, и вероятность весьма высока.

      Его тон мне не понравился.

      – Но этого не может быть, – одними губами прошептала я.

      – Но я надеюсь, что всё обойдётся, потому что родственников в таких случаях в машину не берут.

      Я тогда не поняла, в каких случаях и почему не берут, но расспрашивать не стала. Последнюю фразу он произнёс с надеждой в голосе, и я ухватилась за эту надежду, пытаясь убедить себя, что всё обойдётся, обязательно обойдётся. Этого не может быть, это просто дурной сон, думала я, но ничего не обошлось.

      В больнице я увидела плачущего свёкра и белого, словно лист бумаги, Глеба. Он подошёл ко мне, дрожащими и почему-то холодными руками взял мои ладони в свои, успел прошептать только «Ксюша» и зарыдал. И я всё поняла.

      Поначалу я подумала, что это, мягко говоря, дурной знак – начинать супружескую жизнь с похорон свекрови. Но потом, когда вся моя сказка разбилась, как хрустальная туфелька, я поняла, что это было самое настоящее проклятие. Если бы я прочитала такой прехедер, в тот момент, когда Глеб впервые позвал меня в кафе, то, наверное, развернулась бы и молча ушла.

      Нам было тогда всего по двадцать три, мы только что окончили магистратуру, мы считали себя очень взрослыми и сильными, и были уверены, что уже фактически победили, а оказалось, что жизнь еще даже не началась. Никто не был готов к тому, что свадьба превратится в поминки. Мы строили планы на будущее, и не допускали и мысли, что что-то может пойти не так. Тем более, что что-то плохое может случиться непосредственно с нами.

      Я не хочу вспоминать то время в подробностях: это был кошмарный сон. Мы сдали билеты на самолёт, медовый месяц в Испании превратился в регулярные поездки на кладбище. Свёкру стало плохо с сердцем,