Народ на войне. Софья Федорченко

скажу тебе, это так болезнь! Настоящая. Боль в тебе такая, словно ножом режет, нутро вывернет, соки все из тебя повыкачает. И станешь ты сухой да пустой. Тут загнет тебя в корчу, и силы не станет. Кровь схолодится. Греть тебя станут да воду за шкуру заливать.

      Его скоро подстрелили. Особенно падал он, умирать как стал. Сперва на лицо, а потом подскочил и на спину лег… И чего это все такое помнишь?.. А мой братишка так тáк умер. Уж много пробег, а тут одна пуля ему в руку – он дальше, другая ему в плечо – он дальше, а тут уж хлобыстнуло его пулеметом по ногам. Упал…

* * *

      Я к нему подвигаюсь, а тут пули, а тут бомбы – не дается… Я к нему – он дале, я к нему – он дале, такой конь клятый! Ка-ак выскочит ихний офицер да на меня секачом своим как вдарит!.. Я – в землю. Тут конь и стал.

      Закричал я благим матом, пополз. Ползу и чую: теряю я ногу свою и с сапогом совсем. Кровища из меня хлещет, а с кровью и дух вон. Как подобрали, не помню.

      У меня нога вся в чирьях, горит огнем, а он говорит: «Симулянт»… Какой я симулянт, смерти прошу… Где мне окопы копать, портянка чистая – что гиря пудовая. А песок попадет – что в пекле, муки такие…

      Остался я, забыли, что ли. Сторожу… День живу, сухари ем. Второй день не стало сухарей. На третий – так голодно стало… Пошел искать, нашел гриб. Воду в жестянке закипятил, с грибом съел – все вырвало. Что делать? За мной не идут… К вечеру хоть помирать впору, живот болит, корчит, рвет… Холера напала, пришли и в барак взяли… Вот те и вся моя служба была…

      Нигде я такого жасмину не видал: не куст – дерево… Дух сердце держит… В такую рощу жасминную нас и поставили. Легли, дохну´ть тяжко от жасмину… В голове ровно старая бабка сказку сказывает. Верных мыслей нет, ни скуки, ни страху, – сказка, да и только… Однако скоро сказка та покончилась… Ударило по самому жасмину, перестало чудиться, как Степняков благим матом ноги жалеть стал: обоих лишился… Я вон в той же сказке глаз проглядел… Лиха бабка пусть ему сказку сказывает…

* * *

      Денщику подвиг один: заря в оконце, сапоги что солнце. А я ошибся малость, пожалел, что горячего он долго не ел, да и пошел с кастрюлею, а меня по ногам пулею…

      Исстрадался я очень. Как принесли меня, раздели дочиста, на стол положили и стали вежливенько коло раны мыть – свету невзвидел, лучше бы на поле сдох… А кричать совещусь до того, скорее память потеряю, а не крикну, так чего-то совестно… Тут надели мне намордник и считать приказали. До десяти насчитал, а в ушах словно фортопьяны играют. На одиннадцатом как в воду ухнул, на тот свет… Прокинулся, кроме что боли страшусь, ничего в уме не имею… А как опомнился, ан они меня на целый на аршин окорнали… Изукрасили.

      Я не все помню хорошо. Кровь шла, болело здорово, да сладко таково тянет. И все как за туманом виделось. А проснулся уж ночью, больно не очень, только чую – смерть моя близка. Так ведь что жалеть стал! Сундучишко все свой солдатский вспоминаю и более всего за него беспокоюсь. А дома да семейства как не было…

      Вчера я в чем мать родила выскочил из палатки. Звезды сияют. Тихо. Поверить нельзя,