Тысяча морщинок. Настасья Реньжина

рядышком с Илюшей своим лечь, да все заняли. Покойников много за последние годы случилось.

      Кто попрозорливее, да понаглее оградку себе уже поставил – местечко забронировал. Наглость – это не про бабу Машу. «Ну, может, не так далеко Татьяна меня положит», – думает старушка. – «Будем друг к другу в гости ходить».

      На могиле у Ильи серый памятник. Таких сотни по всему кладбищу натыканы. Только вот у Илюши – безымянный. Люди вон карточки заказывают, пишут: родился тогда-то в таком-то году, умер чуть позже, и дата смерти. Плохо так, без имени. Надо будет и Илюше такую карточку сделать. А то люди вон – ровняют могилы с землей, выкапывают останки гробов да безымянные скелеты. Словно им кладбищенской земли мало. Вон ее сколько во все стороны – ложись хоть поперек. Но нет: надо раскопать, надо выкорчевать чужую смерть, надо потревожить, согнать. Эх, вот так и вас потом сгонят и имени не спросят, а спросят, так и не ответит никто!

      Старые кресты с вроде русскими, но этакими заковыристыми подписями не трогают. То ли боятся все же, то ли хоть капля совести у людей осталась.

      «Здесь покоится раба божия Прасковья». Далее – непонятно. Ну, пусчай себе покоится.

      – Ну, Илюша, скоро свидимся, дай Бог, – говорила баба Маша на могиле мужа. – Чую, недолго мне осталось. Я ить и забыла голос твой. Лицо помню, а голос не могу вспомнить. Ты бы хоть приснился мне, что ли, поговорил со мной. Мне бы и легче стало. Говорят, что покойники не к добру снятся, что с собой забрать могут. А ты и забирай! Забирай, Илюша. Я уж свое отжила. Пора бы и на тот свет.

      На тот свет в деревнях отправляют долго. Хоронят лишь на третий день после смерти. До этого лежать покойнику в гробу на двух табуретках посреди комнаты. Под гроб таз марганцовки ставят, чтобы не пахло разложением. Хорошо, коли смерть зимой случится: в таз тот снега наберут и прямо на него марганцовкой посыпят – дольше свежесть сохранится.

      В доме зеркала все обязательно завесить: не то душа усопшего перепутает зеркало с дверью в мир иной и застрянет в нем, останется маяться и жильцов заодно мучить.

      Чтобы лицо сохранило покойное и вполне соответствующее такому случаю выражение и не «поползло» во все стороны, на ночь его следует накрыть полотенцем, смоченным в водке.

      Днем полотенце снимают, так как идут посетители. Каждый житель деревни придет проститься с усопшим. Посидит с краешку, поутешает скорбящих родственников, поохает о том, какой хороший человек нас покинул. В блюдечко, что стоит в гробу ближе к ногам покойного, положит денежку – кто сколько может. На последний путь.

      На эти деньги потом родственники справят девять дней или сорочины, а может, поставят оградку и памятник – на что уж хватит. Себе деньги оставлять нельзя, все до копейки потратить на покойного. Ему, конечно, уже все равно, но все же как-то совестно и неправильно прикарманивать хоть грошик.

      Кладут еще в гроб вещицы разные, чтобы на том свете пригодились. Коли вязала бабушка, ей в ноги спицы да клубочек ниток положат. Коли кто выпить любил, так рюмочек с собой пару