Угрюмое гостеприимство Петербурга. Степан Суздальцев

Андреевич взбежал на крыльцо и повернулся к своему другу:

      – Ну так что, Герман, зайдешь?

      – Я… – Герман неуверенно сделал шаг вперед.

      – Я познакомлю тебя с отцом, – пообещал Петр Андреевич. – Он хоть и брюзга, но человек весьма умный и презанятный собеседник.

      Такое предложение слегка озадачило Шульца, и он поставил ногу, уже было занесенную над ступенью, обратно на тротуар.

      – Прости, князь, в другой раз, – сконфуженно ответил он. – Я обещал сегодня увидеться с матерью.

      – Успеешь увидеться! – настаивал Петр Андреевич. – Зайди ненадолго.

      – Нет, право, милый князь, мне неловко, но я…

      – Тебя пугает отец? – неожиданно спросил Суздальский, слегка нахмурив густые свои брови.

      – Ну что ты, друг мой, разумеется, нет, – солгал Герман.

      – Ах, стыдитесь, господин Шульц, стыдитесь! – с наигранной строгостью восклицал Петр Андреевич. – Называете меня своим другом и сразу же нагло лжете мне прямо в глаза.

      – Петр Андреевич, право слово…

      – А знаешь что, Герман Модестович? – сказал князь. – Завтра старик собирался отбыть в деревни – проверить сбор урожая. Стало быть, жду тебя к шести.

      – Но, Петр Андреевич!

      – Возражений я слышать не намерен. Alors, au re-voir, monsieur Chultz![5] – произнес напоследок Суздальский и скрылся за дверью, которую за ним закрыл лакей.

      Погруженный в неприятные думы Герман побрел по Конногвардейскому бульвару в сторону Манежа. Разумеется, если бы Шульц и вознамерился отправиться к какой-то матери, то родная мать его была бы последней в этом списке.

* * *

      Напольные часы в столовой Суздальских показывали четверть седьмого. Старый князь сидел на высоком стуле, гордо выпрямившись и аккуратно положив руки на стол. Несмотря на преклонный возраст (ему уже шел девятый десяток), старый князь находился в блестящей физической форме. Ежедневные упражнения не лишили его нестарое тело природной худобы, однако сделали чрезвычайно жилистым, наградив многочисленными мускулами, твердыми, словно кремень. Да и по характеру Андрей Петрович был настоящий кремень. Об этом можно было судить хотя бы по его лицу, которое вдоль и поперек избороздили глубокие морщины. Князь Суздальский имел большой лоб, на который спадали белоснежные пряди; усов и бакенбард старый дипломат отродясь не носил, что позволяло всякому отметить чрезвычайно выдающийся волевой его подбородок. Выцветшие серые глаза всегда взирали строго и спокойно, и посему в нынешнем их выражении не было ничего необычного.

      Часы пробили четверть седьмого.

      Обед был назначен на шесть.

      Князь ждал.

      – Pardonez moi, papа, je suis en retard![6] – бросил на ходу Петр Андреевич, ворвавшись в столовую и усаживаясь за массивный стол по другую сторону от отца.

      – Можете подавать, – обратился к прислуге князь Андрей Петрович и выразительно взглянул

5

Итак, до свидания, месье Шульц! (фр.)

6

Прошу прощения, отец, я опоздал! (фр.)