Угрюмое гостеприимство Петербурга. Степан Суздальцев

уверен, что мое присутствие…

      – Неуверенность порождает неуклюжесть, – заметил Михаил Васильевич.

      – А женщины не любят неуклюжих людей, – вставил Дмитрий.

      Его острота не встретила ожидаемой реакции: Ланевский посмотрел на него строго, Владимир Дмитриевич сдержанно улыбнулся.

      – Итак, решено: ждем завтра вас к девяти, – объявил Михаил Васильевич бодрым голосом и направился к выходу, но остановился у двери и спросил: – Маркиз, а вы уже решили, где остановитесь?

      Ричард, не ожидавший подобного вопроса, уже хотел сказать что-то о гостинице «Астория», но Владимир Дмитриевич ответил за него:

      – Разумеется, молодой маркиз остановится здесь, в моем доме.

      – Вот как? – с некоторым удивлением отозвался Ланевский. – Что ж, до встречи, господа.

      Михаил Васильевич поклонился и покинул гостиную.

      – Быть может, Дмитрий, ты покажешь маркизу Редсворду его спальню, а после мы хорошо побеседуем за ужином? – предложил Владимир Дмитриевич.

      Пока Ричард переодевался, Дмитрий вернулся в гостиную. Граф сидел в кресле и смотрел на шахматные фигуры, глубоко о чем-то задумавшись. Из размышлений его вывел только вопрос племянника:

      – Почему Михаил Васильевич спросил, где остановится Ричард?

      – Мы не ждали вас так рано, – ответил граф, – и ты не говорил, что приедешь с гостем.

      – Но разве ты не получил моего письма?

      – Какого письма? – удивился Воронцов.

      В этот самый момент в комнату вошел Аркадий с подносом в руках.

      – Письмо, ваше сиятельство! – объявил он и подал князю письмо, написанное Дмитрием в Париже, перед отъездом в Петербург. В этом письме молодой повеса сообщал дяде о возвращении домой, рассказывал о своем друге и просил согласия пригласить его в гости.

      Увы, российская почта не так быстра, как юноша, стремящийся домой. Ничего удивительного в этом нет, ведь всем известно пристрастие к трактирам почтовых кучеров. Но из-за этого пристрастия граф Воронцов не успел вовремя получить известие о надвигающейся буре и подготовиться к приему лорда Ричарда, носящего знаменитую фамилию Редсворд.

      – Мой младший брат был храбрым человеком, стойким, благородным – таким должен быть граф Воронцов, – говорил Владимир Дмитриевич за ужином. – Когда наших родителей не стало, я был кавалерии поручиком; Григорию было четырнадцать. Ни слезы не проронил он ни над телом матери, ни над могилой отца, который последовал за ней через два месяца. Я стал главой семьи и принял опеку над братом. Я старался вложить в него то, что стремился вложить в нас наш отец, а именно: понятие долга, чести и благородства. И признаюсь, мне это удалось. Превыше всего Григорий ставил честь и долг… Увы, это погубило его.

      Граф замолчал. Ни Рик, ни Дмитрий не нарушили молчания. И тогда он продолжил:

      – Декабрь для меня самый печальный месяц. В декабре в 1795-м умер отец. В декабре 1815-го я потерял свою супругу. – Воронцов выразительно посмотрел на Ричарда. В глазах его смешались боль, страдание и еще одно мощное чувство, которое молодой Редсворд никак не смог тогда охарактеризовать. – А декабрь 1825 года забрал моего