Гнилое яблочко. Т. Р. Бернс

и спортивную сумку в контейнер. Хочу спросить, получу ли я их обратно, но не спрашиваю.

      Мисс Килтер поднимает контейнер одной рукой и вскидывает себе на плечо, как будто он набит перьями. Она пересекает комнату, выдвигает из стены ящик и кидает туда контейнер. Через пару секунд раздается громкий металлический лязг.

      – Пойдет. – Движением ноги она задвигает ящик обратно. – Вам нужно рассказать, как выбраться обратно на шоссе?

      – Это все?

      Мисс Килтер оборачивается ко мне и приподнимает брови.

      – Простите, пожалуйста. – Я чувствую, как кровь отливает от лица. – Мы просто пробыли тут всего пять минут и…

      Что насчет обзорной экскурсии? Ланча? Возни с документами, наконец?

      – Это не летний лагерь, – напоминает мама. – Если хочешь, чтобы с тобой обращались как с хорошим ребенком, тебе стоило вести себя соответствующе.

      Она говорила так и раньше – например, когда мне запретили смотреть телевизор из-за того, что я три дня подряд не заправлял постель. Или когда она спрятала от меня компьютерные игры, в которые я играл целыми ночами и потом клевал носом за завтраком. Но сейчас это прозвучало по-другому. Это было словно удар кулаком в живот. Поэтому я опускаю глаза и сосредотачиваюсь на собственном дыхании.

      – Не беспокойтесь, миссис Хинкль. К тому времени, когда мы с ним закончим, ваш сын будет вести себя так хорошо, что вы усомнитесь, тот ли это мальчик, которого вы сюда привели.

      Словно в подтверждение своих слов, мисс

      Килтер хлопает себя по поясу, где с широкого кожаного ремня свешиваются наручники и кобура.

      – Я не беспокоюсь. – Мама выдавливает улыбку. – Теперь уже нет.

      Она поворачивается ко мне. Я стараюсь посмотреть ей в глаза, но не могу. Я гляжу на пол, вижу носки ее туфель возле моих кроссовок и чувствую облегчение. Она хочет обнять меня. Да, она сердита, и расстроена, и разочарована. Да, она хочет оставить меня здесь одного на три месяца. Но она все равно любит меня. Она не перестала в меня верить. Мы пройдем через это и снова будем семьей – может, даже более дружной, чем раньше.

      Мама наклоняется ко мне – так близко, что я чувствую запах кофе, который она выпила сегодня утром.

      – Сделай так, чтобы я гордилась тобой, Симус, – еле слышно шепчет она и долго, крепко меня обнимает.

      Я открываю рот, чтобы сказать, что обещаю постараться, но она исчезает за дверью раньше, чем мне удается подобрать слова.

      – Держись, парень. – Папа обхватывает меня руками и прижимает к себе. У него трясется живот, и я чувствую, что папа сдерживает слезы. – И помни, что я всегда говорю. Если кто-то плохо себя ведет…

      Он замолкает, и теперь я тоже борюсь со слезами. Потому что папа всегда говорит – точнее, всегда говорил – вот что: «Если кто-то плохо себя ведет, убей его не слишком жестоко». Но он больше не может так сказать.

      Мама зовет его снаружи. Он зарывается лицом мне в волосы, целует меня в макушку и отпускает.

      Я смотрю, как он уходит – пятно цвета хаки с вкраплениями желтой