Океан между. Андрей Смирягин

же угрозу? Я никогда не причиню тебе вреда, солнышко…

      Она употребила эпитет «солнышко», как будто у нее не было человека роднее Никиты. Это было как-то неожиданно, ведь он даже ничего о ней не знал. А хотелось узнать очень много.

      – Расскажи мне о себе, – попросил он, – Например, кто твои родители?

      – Моя мама русская, а папа… – она задумалась подбирая выражение, – а папа шахматист.

      – Да-а, перед глазами сразу встает полная картина твоей семьи, – усмехнулся Никита.

      – И что же ты видишь?

      – Ну, я представляю себе твою маму, которая воспитывает в одиночестве дочь. Твоего папу, человека неплохого, но который витает в облаках. Он с головой ушел в свое увлечение так, что даже забывает о семье. Не исключено, что при этом он любит выпить.

      – Откуда ты все знаешь? Ты так образно все описал, как настоящий писатель!

      – Скажу тебе по секрету, я не писатель.

      – Скажу тебе по секрету, я это знаю. Ты просто очень хороший человек.

      – Ты тоже… очень хорошая.

      – Какой комплимент!

      – Нет, правда, в тебе видна какая-то мудрость не по годам. Это, видимо, что-то у тебя на уровне инстинктов. И это не зависит от возраста. Это может быть у женщины и в пять, и в пятьдесят лет. Или может не быть никогда.

      – Ты мне тоже понравился.

      – Чем именно?

      – Мне нравится… как ты кончаешь.

      – А мне, как это делаешь ты…

      Надо ли было еще что-то говорить? Венский стул громыхая покатился к стене. Он взял ее за волосы сзади и, запрокинув голову назад, впился в шею долгим оставляющим след поцелуем, она вслепую принялась лихорадочно расстегивать ремень его брюк; еще быстрее она освободила от одежд, включая трусики, свои бедра. Не дав ей снять свитер, он усадил ее на крышку пианино и, широко разведя ее ноги за колени, вошел в лоно, обрамленное светлыми вьющимися волосиками.

      Пианино заскрипело, задавая такт, «престо-престо». За секунду до наступления обоюдного оргазма он вдруг остановился:

      – Постой, давай попробуем так, – он приподнял ее за попу, и, придерживая одной рукой, поднял крышку пианино.

      Теперь каждое их движение рождало беспорядочную мощную какофонию звуков, гремящих из готового развалиться под ними инструмента. Такое сопровождение, похоже, окончательно свело ее с ума. Она завыла и, запустив руки под его майку, впилась длинными ногтями в спину. Но он не чувствовал боли, и не думал о кровавых следах, которые уликами останутся надолго. Он внезапно обнаружил, что створка старинного платяного шкафа с большим зеркалом волшебным образом приоткрылась настолько, что он мог видеть в полный рост их слившиеся в зверином совокуплении тела. Он со странным отчуждением взирал на происходящее, пока его глаза не перестали что-либо видеть. Его сознание полностью отдалось ощущению, как их соединенная плоть пульсирует в безумстве любви, не заботясь, что в это мгновение они, возможно, порождают новое существо.

      Когда биение их тел стихло, и она обессилено уронила ему голову на плечо, он услышал приглушенный шепот:

      – Господи, господи, ну