Баренцева весна. Оганес Григорьевич Мартиросян

Там были туфли, колготки, юбка и кофта и то, что внутри у них. Другими словами, женщина.

      – Так не доставайся ты никому, – закричала она, подняв свое тело над головой и сбросив на камни, вниз. Винсент вскочил.

      – Где семья Пьера Мишле, она села ужинать, поставила на стол помидоры, зелень, салат, мясо, картофель, рис, включила плиту, чтоб согреться, но взрыв бытового газа, прощай, я тебя любил. Все нелепей кругом, человечество похоже на дылду, на переростка, который засел в пятом классе, хотя ему место в одиннадцатом, так же умирают, так же рождаются, так же поют песни, обмотанные говядиной, тормозят, братан, подвези, ни бога, ни дьявола, их и не должно быть, пора жить самостоятельно, пора самим разрушать и творить, уходить от погони, не вдаваться в подробности, не умирать, но зачем, чтобы обрести вечную жизнь, двинуться в путь, так как стоять невозможно, шиномонтаж, вулканизация, балансировка, все то же, рождение, старение, смерть, должен быть взрыв, чтобы разнести всю планету, где будет то, чего нет, но должно быть, обязано, иначе слова, как перезрелые груши, упадут на землю и их съедят свиньи.

      Он залез в сеть, знакомая набирала сообщение, отправила, он открыл его и трехглавое чудовище ворвалось к нему в дом, запылало огнем, сжигая и захватывая смартфон, который истекал пламенем, капающим на пол, бегущим, сверкая пятками.

      – Нужно очень много телевидения, чтобы съесть пирожок, выпить чай, размолоть элемент коровы, включить радио, выйти на улицу, познакомиться с девушкой, выгуливающей собаку, у которой рак, которая скоро умрет, лежа на коврике и отвергая еду. Я последний из рода Ван Гогов, мои картины – Гитлер, захватывающий мир, я решаю задачи только военным путем.

      Винсент сник, загрустил, вспомнил детство. Перед глазами поплыли картины базара: нищенка, часовщик, хурма, яблоки, мандарины, апельсины, девушка, фонтан, конфеты, онанирующий продавец-кавказец, зелень, кафе, хлеб, сахар, масло, халва. Он подошел к окну, посмотрел из него, все то же, мальчик, везущий Камаз, не смеющий тормозить или прибавить скорость, едущий вслед за ним. Винсент подумал о России и о планете в целом. Ему стало весело, грустно, темно и без разницы.

      – Мои лучшие картины нарисованы, природа не в силах сделать рывок, вырваться из моей власти, повести к новым этажам и высотам. Я устал рисовать ее, нет, это она устала позировать, предлагать себя за рубли, которые рассыпаются по асфальту, как листья. Их надо сжечь.

      Ветер, холодная земля, авария, сбитый человек, Винсент, листающий книгу и отмечающий, что день сжался до размера спичечного коробка. Он проживал его за минуту, а потом была ночь, долгие попытки заснуть, забыться, не думать, не говорить. Так же мучился Сиоран в гостинице, садясь верхом на бессонницу и врезаясь в гущу врага. Теплое молоко за окном, с сахаром или с медом, печать грузинского солнца, дворики, закоулки, магазины с вином, сыром, прилавком, окриком. Там происходят самые важные события на земле, не в Москве или Вашингтоне, которые на виду, а чем незаметней, тем круче, чем спрятанней от людей, от глаз, занесенных небом, от яблок, от звезд, от груш.