Поворот круга. Елена Аксельрод

успела наябедничать, что видела нас с Радиком у Большого театра. Телефона дома не было. Значит, она не поленилась приехать и настучать. Не знаю, что маму возмутило больше – мое свидание или донос на него.

      ***

      Язык французский. Не у гувернера,

      А в школе близ Тишинки разбитной,

      Где я дружила с Клавой, у которой

      Отец не возвратился той весной.

      Прославленная в классе балерина,

      На школьных ритуальных вечерах

      Я приседала в книксене старинном,

      Коль шел ко мне мальчишка-вертопрах.

      Ну чем, скажите, не аристократка?

      Чулки в резинку, вальс, па де-труа,

      Смущенье – и счастливый взгляд украдкой,

      Потом дневник и слезы до утра.

      Тщедушный палисадничек зеленый,

      Что окна от прохожих прикрывал,

      Мне заменял усадебные кроны,

      Которых род мой сроду не знавал…

      Не оттого ль теперь через десятки

      Истоптанных неразличимых лет

      Я каждый год, собрав свои тетрадки,

      Спешу туда, в апрельский тихий свет,

      Где над оврагом ели да осины,

      Где у пруда зеленая скамья,

      Протяжный запах мокрой древесины

      И тень неуловимая твоя.

      Институт и Нина Матвеева

      Анкета моя лет до шестнадцати остается безупречной: не участвовала, не состояла, не привлекалась. Но и грехи не за горами. Пробую вступить в комсомол, быть, как все. Но страшное известие: в Минске убит Соломон Михоэлс. Дома только об этом и говорят. И я говорю – не дома, а в школе. Никто из моих одноклассниц не слышал этого знаменитого имени, но за свое выступление я расплачиваюсь невступлением. Да как-то и вступать расхотелось. Моя фамилия прежде никого не настораживала. А теперь мама спрашивает: «Почему подружки к тебе не приходят?»

      После смерти Сталина я, студентка Педагогического института, радуясь торжеству справедливости, всё-таки вступаю в комсомол. Мало того, меня избирают культоргом курса. Сокурсницы, как и бывшие одноклассницы, почти все старше меня. Пошли в Педагогический, потому что не хотели ничего, кроме диплома. Иногородние, самые взрослые Паша и Даша нахваливают меня и опекают, правда, как-то жалостливо, точно больную. Я им завидую, они настоящие девушки. А я маленькая, щупленькая.

      Стихи мы не читали. Зато пели – и не какие-нибудь песни советских композиторов, а старинные романсы и льющиеся сами собой народные безысходные рябину и лучину. Нина Матвеева заводила тоненько «и-и звела меня-а кручина. Подколо-одная змея»», Паша и Даша подхватывали «Догорай, гори, моя лучина», я вторила «Догорю с тобой и я». Моей любимой певицей была Обухова, а любимвм романсом «Не пробуждай воспоминананий». Девочки говорили, что у меня «меццо».

      Певицы из меня не получилось, учительницы тоже. На практике в мужской школе, мальчишки-пятиклассники не приняли меня всерьез.