В каменном чреве Нью-Йорка. Анна-Нина Коваленко

Малюты выстрелили сзади из лука; далее Малюта раздробил ему затылок дубиной… Искалеченное тело привязали к хвостам лошадей, пустили в поле… Казнь, а вернее, мародерство, происходило на глазах у жителей деревни, специально согнанных смотреть «в назидание»… Труп, раскачав, бросили в болото.

      Через два года он всплыл – без малейших признаков тления, и даже увечья.

      * * *

      На Ладожье весна приходит поздно. Над буроватым ковриком из мха и прошлогодней травы расцветают, взлетают стаями к солнцу, к лазоревому небу розово- и белокрылые цветы.

      * * *

      Святые мощи потревожили ещё раз через четыре столетия: в двадцатых годах (нашего века) большевики делами «инвентаризацию», то есть вскрытие святых мощей, в частности, в Свято-Николаевском монастыре на Ладожском озере. Клавдий Завалишин, отец нашего писателя, доводившийся к тому же пра-пра… правнучатым племянником Игумена Андриана, ходил на вскрытие гроба святых мощей, как родственник. Подойдя, наклонившись – отпрянул: увидел самого себя, лежащего во гробе. До того разительно было сходство. Единственно только, волосы лежащего были седыми, в то время как склонившегося над ним Клавдия – золотисто-русыми.

      Он так и не успеет поседеть.

      … Теперь от этого монастыря не осталось камня на камне.

      ***

      Год – сорок второй.

      Место действия – война.

      …После пыток гестаповцы швырнули русского (лейтенанта), пытавшегося бежать из плена, в подвальную комнату, на пол. Бросили подыхать: пленный все равно больше не был нужен.

      …Горела искромсанная грудь, ныли переломанные рёбра; натекшая кровь приклеила голую спину к полу. Он успел отметить всё это, приходя в сознание на несколько секунд. И ещё, подумать: «Пить».

      … Неизвестно, как долго длилось небытие в муках… Чьи-то руки легли на раскалённый лоб. Знакомый голос отчётливо сказал:

      – Вставай, племяш. Проголодался, небось. Я тут тебе поснедать принёс.

      … Открыв глаза, в слабом свете, поступающем из щели окошка, увидел отца… да нет, святого Андриана, – седого, в чёрном монашеском одеянии,с горшком топлёного молока в одной руке и с корзинкой пиро… впрочем, только с одним большим открытым пирогом-ватрушкой – в другой. Не тратя времени и сил на объяснение чуда, молодой человек приподнялся, выпил до дна поданное молоко и принялся за ватрушку. Ел с наслаждением – ватрушка оказалась с морошкой – чувствуя, как с каждым принятым кусочком прибывают откуда-то силы. Раны болели меньше.

      «Не уходи», – подумалось.

      – А я побуду с тобой тут, – успокоил Андриан.

      … И вот, в страшном подвале гестапо состоялась спасительная беседа двух родственников, представлявших две замечательно криминальные эпохи. Один собеседник возлежал на окровавленных досках пола, другой парил в слабом свете подвального оконца.

      … – Ну что ж, – угадывая привычку молодости заглядывать вперёд, в будущее, сказал Андриан, уходя, вернее, растворяясь в воздухе, – большихвысот ты не достигнешь… Но жить будешь долго.

      ***

      Эти последние слова своего святого родственника чаще других вспоминает,