Докричаться до небес. Лана Муар

что, стряхнул с колен очередную фанатку, слюнявящую мои губы, и разогнал весь шалман, не стесняясь в выражениях. Гнал всех. Кроме Мистика и Макса. Одного отправил в бар за бутылкой вискаря, а второго попросил показать, что у него есть из новенького. Нацепил наушники в комнате записи и мотал головой на каждый новый бит, который он включал. До тех пор, пока не услышал то, что попало в резонанс.

      – Братка, сделай чутка помедленнее. Еще медленнее. Оставь так. А можешь придумать что-нибудь такое, чтобы душу разрывало на части?

      Мистик удивленно посмотрел на меня через стекло и кивнул, добавляя минорные аккорды пианино и протяжные, плачущие переливы скрипки.

      – Оставь… – я опустился на пол, закрыл глаза и привалился спиной к стене, позволяя музыке вырывать мое сердце. Или то, что от него осталось. – Мистик, ты тоже считаешь, что я накосячил?

      – Не думаю, что это мое дело, Фил.

      – И все же.

      – Есть такое.

      «Есть такое… Есть такое, что я косячу.»

      Несколько минут я сижу, сцепив руки замком на затылке.

      – Она послушала запись и написала.

      – Когда?

      – Ну, в тот день, вечером. И знаешь что? В этой войне я на твоей стороне. Прикинь.

      – А ты? – вопрос, на который отвечать не хочется. Вслух не хочется.

      Я помотал головой.

      – Сделай погромче… и уйди…

      Мистик молча поднялся, погасил в студии свет, оставляя только крохотную лампочку над пультом, а я поднялся на ноги и подошел к микрофону. Накрыл его ладонью и стал ждать. Оно придет. Обязательно придет. Оно работает именно так. А музыка стала медленно тормошить занозу, словно лёгкий ветерок раздувающий крохотный уголек, превращая его в центр пожара, в котором я хотел сгореть.

      «В этой войне я на твоей стороне… Да что ты знаешь о ней? Что ты знаешь обо мне?»

      В этой войне нет намека на жалость,

      Только острая сталь несмотря на усталость.

      Нет защиты от стрел, что летят беспрерывно,

      Только горечь потерь и ад криков надрывных.

      В этой войне места нет для прощения.

      Есть лишь приказ, чтобы без сожаления

      Вспарывать груди, закрытые латами.

      Жалость и страх – это дело двадцатое.

      Кровью забрызганы меч и забрало.

      Крепче кулак, чтоб рука не дрожала.

      Ангелы смерти пируют над полем

      В мире, где нет ничего кроме боли.

      В этой войне не прийти к перемирию —

      Лишь бы украсть полчаса у валькирии,

      Чтобы вспороть, выгрызть новый замах.

      В этой войне кровь всегда на губах…

      Я снова нащупал языком коросточку на нижней губе и криво ухмыльнулся – напророчил сам себе. Поднялся с кровати, наплевав на вновь взорвавшуюся от боли голову, и осмотрелся.

      Там, где твой мир, все в цветах, ярких красках.

      Полки с игрушками, детские сказки.

      Там, где твой мир, тонкий запах лаванды,

      Ёлка зимой в переливах гирлянды.

      Там