Прелести и прелестницы. Сергей Викторович Попов

невозможно. Я поёжился и быстро зашагал прочь. Не терпелось согреться – болезни никак не входили в мои планы. «Предполагаем жить…» отчего-то навязчиво крутилось в голове. «А всё одно – без загадывания никуда. Планы, планы… Что ещё заставляет кровь нестись по кругу? Какие такие без них скорости? Всё будет мертвяще недвижным. Если вообще будет».

      * * *

      Валере Коренюгину

      Апельсиновым лисьим огнем

      подрумянен декабрь изнутри.

      В предрождественский сумрак нырнем,

      и гори она, друже, гори

      шалым пламенем (туже, свежей

      извивайся веселый язык

      у твоих и моих виражей)

      ясной участи, черной слезы,

      бесполезной игры пироги,

      карамельная эта печаль.

      На какие не прянешь круги,

      горемычного счастья не чай.

      Все одно – потому и ничто

      (торопливая пыль, кутерьма).

      В нашем сумеречном шапито

      лишь безумцы не сходят с ума.

      Что им фантики, блестки, фольга,

      фатовские банты, конфетти?

      Завертелось – и вся недолга:

      не смотри, не смотри , а иди

      в темный час, в заколдованный лес,

      ведь едва остановимся мы,

      и под куполом здешних небес

      не отыщут ни света, ни тьмы.

      * * *

      Всё чаще приходится (как это водится у сумасшедших) обсуждать всяческие вопросы с самим собой. Раньше чаще и охотнее случалось разговаривать (как правило, со старыми знакомцами) о разных материях. И хотя всё это было в сущности болтовнёй – «психотерапевтически» разгружало и помогало потом уже собственноручно нащупать решения. Теперь же почти всегда – один на один с любой передрягой.

      * * *

      Поэт-депутат. Причудливая, надо сказать фигура. В близком прошлом – вовсе не редкая. Не мытьём, так катаньем – но быть властителем дум. Да что там дум… Просто властителем. Владеть словом – для иных ступень к владению жизнью ближнего. Это раньше казалось, что слово влияет на судьбу. Теперь же потребно лишь непосредственное на неё воздействие. И депутатство на этом пути – цветочки. Эпоха такова, что ревнители духовной пищи с боями – порой и насамомделишными – прорываются к властному кормилу. Литератор Нур Мухамед Тераки, первый афганский лидер советского разлива. Филолог Звиад Гамсахурдия, яростный грузинский смутьян. Его заклятый абхазский враг Владислав Ардзинба, директорствоваший в Институте языка, литературы и истории. А сербский поэт Радован Караджич? А чешский драматург Вацлав Гавел? Между прочим, и Владимир Ильич Ленин имел обыкновение указывать в анкетах, что по роду занятий он литератор. И что тут возразить? Полсотни с лишним томов сочинений тому поруки…

      В самом ли слове есть завязь диктаторства? Или к словарному инструментарию тяготеют особи определённого психологического склада? Или наклонность эта формируется гипертрофированным вниманием к слову? И обретя власть над словом, жаждут её экспансии?