Папа. Мозаика прямого набора. Данил Александрович Яловой

общий, детский сад; отдать-забрать, отвезти-привезти. А между делом всю душу ей извёл. Трёшка не продавалась; наличных денег не было.

      В один из вечеров приехал жить.

      – Я тут прописан!

      Встретил его с крестовой отвёрткой в заднем кармане. Уехал ни с чём. Через два часа вернулся. Её стало трусить. Антон, мол, это кореш его, мент.

      – Справлюсь.

      Что ж, какая разница, за кого? Та же отвёртка в кармане. Этот – при макаре, раз мент. Не упустить бы, как только войдут в лифт; угадать, в котором из двух. Я один против фигуры под завязку.

      Докатился ты, однако.

      Бывало и похуже.

      Это когда? Чечены, что ли?

      Нет. Чечены – это одно. С ними можно договориться. Те были полные отморозки. Помнишь Болотную? Я был там.

      – Сначала мента, вали. Этого вальта на потом оставь.

      – Смотри за подъездом. Он на фокусе. Тёмно-синий. Видишь?

      – Пока нет никого. И что с болотной?

      – Россия – для русских, Москва – для москвичей. Помнишь?

      – Ну.

      – Побуксовали там, покричали, а затем спустились в метро. На Охотке сели, на Лубянке вышли. Пока проехали одну станцию, разбили весь вагон. Я был внутри.

      – Чего ты там забыл?

      – Не успел. Все ринулись из вагона, а я, пока мордой по сторонам светил, не успел. Толпа ворвалась внутрь. Со мной была сестра.

      – Разве? Она же с отцом живёт, нет?

      – Юля – да. Я был с другой сестрой. Со стороны отца. Она тогда в Москве была. Мы ехали куда-то, не помню уже. При чём ещё в туннеле, между Кропоткинской и Охоткой, поезд остановился, и издалека доносился гул и такой размерный стук, будто молотом кто по земле лупит. Нет никого?

      – Пока нет.

      – Может за контейнерами встал?

      – Нет.

      – Все, кто находился в вагоне, выскочили. Я тогда ещё удивился: чего это вдруг все вышли? А потом понял. Внутрь ворвались националисты. Двери закрылись и поезд тронулся. Тьма парней по двадцать-тридцать лет. Вагон заволокло дымом, – кто-то стразу же бросил шашку. Кто-то повис на поручнях, – вырывали их с мясом. Стёкла разбили. Вагон раскачали изнутри и, казалось, он сойдёт с рельсов. Или накренится так, что мы упадём. А поезд ехал. Я прижал голову сестры к своей груди и покрыл полами пальто. Я уже тогда носил бороду и очень боялся, что нас заметят.

      – А сейчас где?

      – Кто?

      – Сестра.

      – Не знаю. Я с ней не общаюсь.

      – Вас заметили?

      – Нет. Мы вышли на следующей станции и поднялись в город.

      – Невероятно, чтобы в том вагоне был кто-то, кроме них. Думаю, тебе просто повезло.

      – Да я вообще фартовый. До сих пор не могу понять, почему меня тогда не заметили. Может, – шашка? Вот тогда вечерок был – дрянь.

      – Металл крепко сидит в кости. Особенно в черепе. Не дёргай, если сразу не поддастся.

      – Дотянуться бы. Высокий чёрт!

      – Не дёргай отвёртку, если застрянет.

      – Без тебя тошно! Есть?

      – Да. Подъехал. Стоит прямо у входа.

      – Дай посмотрю. Он. Теперь тихо постой.

      Тоже ведь со своей лярвой хотел жить спокойно, нет?