Пять ступенек к воскресению. Анна-Нина Коваленко

становилось трудно, и снохи-вдовы приближали ухо к его слабеющим устам. Потом он, уже не в состоянии так объясняться, сделал несколько жестов рукой, последний жест: «пока», или «до свиданья»… На меня, маленькую девочку, посланную за солью взаймы и торчащую в проёме двери, никто не обращал внимания. (Как в идеальной церкви.) Теперь всё, что он мог: вдох-выдох… Затих. Женщины засуетились в поисках пятаков: закрыть ему глаза…

      – Rest!

      Late afternoon sketch class*

      (*послеобеденный класс коротких поз)

      – Pose!

      Хорошая вещь, этот скетч-класс. Все тут учатся, преподавателей нет, то есть они есть, но в качестве и среди студентов. Монитор – рыжий Рик с трудом, но пережил отсутствие Розанжелы, и теперь тихим голосом командует мне: «Change!» («Поменяйте позу!»)

      Этот скетч-класс – класс для коротких поз. Выбираю такие, чтоб опираться/упираться не на левую коленку, которая болит, а на правую; и не сажусь на подиум, чтобы не подцепить всяких там вирусов. Делаю рукой жесты хотя бы отчасти загораживающие пикантные части тела. Не расставлять ноги, чтобы… Не наклоняться, дабы… В твисте – чтоб со всех четырёх сторон, рисующих сторон… Открылась дверь, и вошёл… Густав. Густав Фолк, выдающийся художник, исполнивший когда-то для меня bottomless выход… (См. выше, начало повествования «кофе по-американски».) Я узнала его сразу по красноте щёк и носа, по прозрачности глаз, да и по лохматости седой бороды: уж натуральная ли?

      Втянула живот/diaphragm поглубже, талия всё-таки… А Густав меж тем шаркающей походкой (ну точно он!) направился к подиуму. У меня душа ушла бы в пятки, если бы не талия. Всё, сейчас выпалит ведь: «Отдавай шесть долларов за белые хризантемы!»

      – Change!

      Складываю молитвенно руки на груди… Он окатил меня холодным взглядом, коротким, секундным, и двинулся дальше, к Рику. Громким шёпотом спрашивает: «Где здесь класс для длинных (долгих) поз?» («Зачем тебе?» – дерзко подумалось в ответ.) Рик мотнул головой вправо, что должно было означать: «Следующая дверь направо от выхода». Густав зашаркал назад.

      – Change!

      Отворачиваюсь к южной стенке в закрученном твисте. Вышел… Мне показалось, что он и пришёл-то справа, оттуда, куда мотнул головой Рик.

      Вот так встреча! Нет, теперь буду внимательней, ещё внимательней смотреть на подписи под шедеврами…

      ***

      – Break!

      Сижу на подиуме, растирая правую ногу. А они – те, которые рисуют, – говорят о вещах, людях, художниках, зрелищах поминутно, то есть посекундно – время дорого! – приглушённо – придушённо вскаркивая: «I love it!» «I love that!»*

      Думается (теперь думается): «Любовь» в современном, и в американском особенно, обиходе,– всего лишь слово-паразит. Как ругательство, как «Bitch», «Shit» и это их «Fuck». «Love». И ещё «Hate» – «ненавижу», но это у них более осмысленно.

      Поезд домой. Непривычно пусто. Лишь напротив молодая женщина с пузом, любуется платьицем для своего будущего ребёнка. Нашла какие-то неполадки в цветочках, то есть в цветочке… розочке. И кусает, кусает… Гладит, а потом опять кусает, пытаясь откусить неполадок. Зубы оскалила как зверь. Самка. Сейчас залезла с ногами на сиденье – это её «rest»