Певчий Гад. Роман-идиот. Сага о Великом. Вячеслав Киктенко

отлёживался… бредил бабой в госпитале, грезил, и – нагрезил. Или набредил. Наваял про то, как нежданно-негаданно явится к ней, пока ещё не определённой, но уже возлюбленной. На всю оставшуюся жизнь. Тоньки давно след простыл, что попусту грезить? И хотя память о ней до конца не простыла, наваял не о ней, а о некой грёзе. О том, как явится в одно прекрасное утро, неузнанным… и она, эта баба-грёза, – вдруг! – полюбит его. Просто так, ни за что…

      Целиком грёза под названием: «На заре. Не буди, не вздумай!» так и не обнаружена. Обрывочек только:

      «…я пришёл к тебе с приветом

      От Бурденко…

      Но об этом

      Я рассказывать не стану

      И подмигивать не буду,

      Фигушки!..

      Бочком к дивану,

      К сонной, тёплой кулебяке

      Подкрадусь, и тихо-тихо,

      Сна не возмутив, как цуцик,

      У помпошки и пристроюсь…»

      ***

      Необходимо всё-таки поведать кое-что из прежней творческой жизни. Из предтворческой, так сказать, биографии. Во всяком случае, об одном из пиковых моментов. Вот он, тот самый «ужасный случай», повернувший судьбу Великого к прекрасному. Тот миг, когда его, наконец, – полюбили! И, что важно, полюбила любимая. Не навеки, а всё ж:

      «О, нежная, нежная… всё во мне пело,

      Я всё рассказал ей, чем сердце немело,

      Всю жизнь мою! Я не солгал ей ни раза!!

      Безумная, о, как она побледнела

      В тот миг, когда я (по сюжету рассказа)

      Печально заснул и упал с унитаза…»

      ***

      Написал стишки, вспоминая падение во сне и сидение на полу, в обнимку с унитазом. А потом и ещё припомнил, как глядел туда, упавший, обезумевший, сидел и глядел в эту белую, фигурную пропасть унитаза. Как показалось в тот момент, его осенило. Увидел оборотную сторону этой фаянсовой фигуры, и – узрел нечто из явлений баснословного антимира. Не удержался, поведал неведомое миру. И записал «эврику»:

      «Антипопа – унитаз!»

      То есть, унитаз показался ему в то мгновен6ие анти-попой, с выходом трубы в бесконечность, в подземелье канализации, а не внутрь, как у живого существа.

      ***

      Тема физиологических конфузов преследовала Великого неотвязно, судя по найденному в архиве. Нашлась миниатюрка (обрывок?), где излагалось событие, похожее на факт личной биографии. Неясно, правда, почему в третьем лице?

      По некотором размышлении можно заключить: в силу природной… ну не то чтобы скромности, но застенчивости, что ли (иногда болезненной даже застенчивости), Великий решил приписать личный биографический факт имяреку, что, как известно, даёт некую раскрепощённость и остранённость писанию. Даже при нелепой гривуазности изложения. Взгляд, можно сказать, сверху:

      «Чудо объяснения в любви»

      «…увлекши, наконец, в лесопарк подругу (к облику ея и, возможно, душевных качеств ея же питалась давнишняя страсть,